Как старший друг и советник, Григорий Михайлович был неизменно внимателен и заботлив. Смешно, но приятно вспомнить, как он, сам всегда элегантно одетый, консультировал шитье костюма, в котором мне предстояло поехать с МХАТом в Англию, Францию, Японию с моей «Беспокойной старостью»… Увы, театр поехал без драматурга, взяв с собой лишь спектакль по его пьесе!
Энергично содействовал Григорий Михайлович другой моей поездке — в Египет, для совместной работы с тамошними кинематографистами над фильмом об известном востоковеде академике Крачковском. Созданию фильма помешали несколько охладившиеся отношения с этой страной…
Сближало нас с Григорием Михайловичем и одновременное житье в Комарове — Григорий Михайлович жил на даче, я в Доме творчества писателей. Меня и сейчас грызет совесть, когда я вспоминаю, как в самый разгар весенней распутицы Григорий Михайлович пришел ко мне, а я, надев резиновые сапоги, пошел потом его проводить. Очень неловко я себя чувствовал, увидав, что он в обычных туфлях шагает по снежной жиже, которая ему местами чуть не по щиколотку… Заметил бы раньше, терзался я, ни в коем случае не надевал бы сапог, или лучше предложил бы их ему, но теперь уже поздно! Впрочем, держался он молодцом, да и вообще мы были тогда еще молоды, тому и другому не было шестидесяти.
В 1961 году Г. М. Козинцев настоял, чтобы я стал членом редакционной коллегии 1-го творческого объединения «Ленфильма». Членом художественного совета студии я был уже давно и имел возможность часто слышать там выступления Григория Михайловича; на заседаниях редколлегии он бывал редко, и встречались мы больше опять же в Комарове. Вместе с Валентиной Георгиевной он приходил обычно к Ефиму Семеновичу Добину, писавшему в то время книгу о фильме «Гамлет», они сидели на скамейке в саду и беседовали; затем наступала моя очередь… Помню, как Григорий Михайлович, всегда сдержанный в оценках, оценил в моих воспоминаниях об Евгении Шварце одну деталь: в Котельниче, куда приезжал ко мне в эвакуационное лето 1942 года Евгений Львович, мы с ним слышали, ночуя на сеновале, как курица пела петухом… «Очевидно, из-за нехватки петухов, то есть мужчин в тылу во время войны», — объяснил Козинцев. Помню, однажды он поделился наблюдением над самим собой: стал писать письма, не извиняясь перед своими корреспондентами за то, что пишет на машинке… Но сделал это только после того, как Илья Григорьевич Эренбург сказал, что его предрассудок унаследован от прошлого века…
В 1966 году началась работа Козинцева над экранизацией «Короля Лира», в которую я вступил как редактор лишь через год, когда уже были написаны первая и вторая серии литературного сценария. Внимательно просмотрел я сейчас свои заметки по первому его варианту и вижу, что ряд замечаний, особенно текстовых, Григорий Михайлович учел при доработке сценария и превращения его в режиссерский. Примеры: «7-я страница, — писал я. — Дочери-девочки. Из семейного альбома! Лучше оставить только девочку-Корделию, скачущую на коне; тем более что дальше она написана у Шекспира слабее сестер». «Стр. 11. Зачем Шут сделан деревенским дурачком? Не лучше ли его оставить умным человеком в должности Шута? Достаточно с нас юродивых в этой вещи». «Стр. 13 (вторая серия). «Так да свершится». Лучше «И пусть свершится!», а то получается «Тогда свершится»! «Стр. 31. Неважная фраза в переводе: «Нет, королева, это бы шло вразрез С расчетами моими». И Козинцев совсем убрал эту фразу.
Но когда я предложил заменить перевод Пастернаком последних слов Лира:
переводом М. Кузмина:
Козинцев оставил перевод Пастернака, и правильно сделал. Хотя перевод Кузмина, казалось бы, эмоциональнее и целенаправленнее (недаром же Михоэлс в свое время заметил: «Лир говорит об у с т а х Корделии, впервые сказавших ему жестокую, но нужную правду»), но у кино больше возможностей, чем у театра, и режиссер нашел пластический и звуковой образ, который срабатывает максимально: в самый момент своей смерти Лир смотрит на летящую на коне девочку-Корделию, и мы слышим высокую, поразительной чистоты ноту — звенящий, ликующий звук…
Картина вышла на экран в 1971 году. Не стану затруднять читателя своими впечатлениями и замечаниями по поводу режиссерских вариантов сценария, а также уже готового, но еще не вполне озвученного фильма, которые я регулярно посылал Григорию Михайловичу. Но одно письмо, от 12 ноября 1969 года, хочется привести, ибо в нем содержится тот мой рискованный «совет», который сыграл особую роль в наших отношениях. Кстати, хотя я просил не отвечать на мое объемистое письмо, зная о занятости Козинцева в это время на съемках, но он все же ответил, и этот ответ я также приведу.