12 ноября 69.
Дорогой Григорий Михайлович! Хочу написать Вам о нескольких своих ощущениях, «отстоявшихся» от просмотренного материала.
1. Все у в и д е н н о е чрезвычайно н р а в и т с я, з а п о м и н а е т с я, н е в ы з ы в а е т н и к а к и х с о м н е н и й. Все? Ну, пожалуй, согласен с Хейфицем: как и ему, Корделия в заключительных эпизодах показалась мне неожиданно матронистой (возможно, из-за светлого, плотного платья). Но, вместе с тем, ведь и не надо было делать ее ангелоподобной и бесплотной. В литературном сценарии, в мысленном представлении Лира, она скачет на коне, диковатая, крепкая, смелая девушка-отрок, — и это правильно. Что касается ее лица, то оно во всех снятых эпизодах, с начала и до конца, очень хорошо и выразительно. (По-прежнему, у меня претензия только к лоснящимся «выростам» на лбу в первом эпизоде, — не сердитесь! По-моему, здесь неудачно освещено ее лицо.) Но вот мертвая — она выглядит слишком спящей, как в сказке о мертвой царевне, а бедро слишком да́мистое.
2. Не согласен с Хейфицем относительно «излишней сегодняшности» Реганы — Волчек. И наружность и голос Волчек меня вполне устраивают. Единственно, к чему мог бы придраться, это к тому, что она скорей д е л о в и т о, чем обуреваемая страстью, бежит по залам замка (особенно по лестнице; тут, при своей комплекции, она квашневато натряхивается). В этом пробеге к Эдмонту (после смерти мужа) она выглядит больше хозяйкой, домоправительницей, озабоченной каким-то делом, чем чувственной бабой, жаждущей тут же, немедля утолить бешенство своей плоти! Но, может быть, я и не прав, зря придираюсь. Или же вы так и задумали.
3. Теперь о Вашем настойчивом вопросе — нет ли монотонности, безэмоциональности в развитии главной линии действия, во всем, что касается Лира. И вот тут я решил прислушаться к первым своим ощущениям (которым всегда очень верю, хотя и пытаюсь иногда их подавить). В начале письма я подчеркнул слово у в и д е н н о е. Почему? Во-первых, потому, что слышно пока далеко не все, особенно в степи, на натуре. Возможно, что когда все будет перезаписано, мое впечатление, о котором напишу дальше, исчезнет, окажется ложным. Но возможно, что и останется, а то и усилится. Попробую объяснить. Как Вы бесконечно лучше меня знаете, наше сегодняшнее восприятие экранной речи требует — в идеале — минимума слов, произносимых героем, в отличие от театра, где можно легко примириться с «фонтаном» слов, тем более гениальных… Прекрасно это зная и тревожась, Вы старались в сценарии добиться этого минимума. И все-таки Лир неизбежно красноречив. И я скажу прямо, не страшась огорчить Вас или расстроить, что местами это может утомлять. Ужасно хочется в какие-то моменты «слышать», как в ответ на очередной громовой удар судьбы (или выпад дочерей) Лир м о л ч и т, а не отвечает мгновенной с л о в е с н о й реакцией, то есть очередной же иеремиадой, какой мы ждем и к каким успели уже привыкнуть… Вот почему мне так понравилась, не побоюсь сказать — гениальная по выразительности сцена в ковыле, когда волосы Лира смешиваются с этой травой: это и поэтично, и страшно, это высокочеловечно и потому волнует. Не поискать ли еще две-три таких паузы? (Вырывает и ест коренья он тоже хорошо, но это уже в другом ключе, в физиологическом.) Более того, не замахнуться ли в одном-двух местах на текст, не заменить ли сильную фразу еще более сильным молчанием, притом там, где Лир еще не впал в тихое безумие?
4. И наконец, еще одно дерзкое предложение, но уже не по тому, что снято, а по тому, что еще станете снимать. Я имею в виду эпизод в сарае. Так как действие в степи заметно разрослось и эпизод в сарае тоже велик, я осмеливаюсь предложить Вам… убрать из него сцену суда! Все остальное в сарае — до и после суда — важно и существенно, особенно мысли вслух о натуральных людях: «Мы все поддельные, а он — настоящий, неприкрашенный человек…» Именно это наблюдение и рассуждение Лира бьет в самую точку, пронзает и его самого и нас, а вот инсценируемый им дальше суд — это эксцентриада. Наверно, она естественна для театра, где почти все представлено и разыграно, а в кино (как и в жизни), честное слово, это искусственно!.. Конечно, это придумал Шекспир, гений, и это делает Лир, а не директор учреждения и даже не современный король, но где-то и у Шекспира и у Лира есть перебор, — я подразумеваю перебор в ф о р м е с у д а к а к п р о ц е д у р ы; внутренний суд над дочерьми оба они уже совершили, и мы об этом знаем без процедуры.