Тарле говорил быстро, пожалуй даже очень быстро, но отнюдь не потому, что сообщал что-то заученное, казенное, надоевшее ему самому и хотел скорей отвязаться. Казалось, наоборот, что лекция эта — абсолютно импровизированная, что ему лишь сейчас пришли в голову эти мысли, и потому он торопится ими поделиться.
Илья понимал, что, конечно, это не так, что все давно выношено и выверено, но иллюзия импровизации оставалась.
Удивительное дело! Пятнадцать лет, почти шестнадцать Илья прожил на свете, и только в этот серенький сентябрьский денек открыл разницу между настоящей и школярской наукой, между живым ученым и резонатором чужих мыслей. То есть он предполагал, что они разные, но не думал, что это различие так чудовищно велико.
И тут он впервые осмелился задать себе дерзкий вопрос: «А что, если?..» Он сразу же оборвал себя: «Чепуха, зачем этот риск!» Но начало было положено. До сих пор он стыдливо скрывал от всех, даже от Андрея, свои посещения Общества «Старый Петербург — Новый Ленинград», куда случайно забрел (оно было тоже неподалеку, на 3-й линии, в одном из зданий Академии художеств) и где его не прогнали, а неожиданно обласкали, очевидно как раз за юность: большинство посещавших это общество были пожилыми людьми, по крайней мере на взгляд Ильюши.
Илья стеснялся своего интереса к истории, считая его пустым любопытством, вроде того, с каким посетитель зоосада глазеет на бегемота или крокодила. Вокруг происходят неслыханные события, строится социализм, и вдруг в 1930 году, на тринадцатом году революции, молодой человек мечтает о том, как бы ему научиться отдергивать пыльную занавеску прошлого! К чему? С какой стати? Что он там хочет увидеть? Не правы ли все его сверстники, в том числе и большинство девочек, стремясь быть инженерами любой специальности, на худой конец врачами, только не гуманитарами?
Напрасно пытался он себя убедить, что он не намерен копаться в старье ради старья. Он взлелеял, отточил и записал в блокнот афоризм: «Новое общество должно все знать о старом, чтобы отличаться от этого старого т о л ь к о в л у ч ш у ю сторону». Слова «только в лучшую» он подчеркнул извилистой двойной чертой, но это мало помогло. Не помогли и чужие известные изречения, вроде: «История — это политика, опрокинутая в прошлое». Опять прошлое, а где настоящее и будущее? Или: «История — память человечества». Очень хорошо, но не лучше ли думать о сегодняшнем дне человечества и о том, как скорее приблизить завтрашний? Они с Андрюшей не раз об этом толковали, чаще всего перед сном, уже лежа в постели, когда нестерпимо хотелось удлинить день и выяснить наконец главное, что ожидает их в жизни, их и все остальное человечество… Правда, когда Илью чересчур заносило, например когда он предвещал, что в результате социальных перемен все люди на земле станут гениями, брат не без ехидства называл его Ильей-пророком, но Ильюша не сомневался, что где-то внутри Андрей горячо сочувствовал его утопиям, иначе они вообще не говорили бы на такие темы.
Возвращаясь к истфаку, стоит принять в расчет и совсем примитивный, но очень реальный ход рассуждений: раз исторический факультет существует, раз на него тратятся государственные средства — значит, он нужен, значит, Илья вправе на него поступить. Смехота, ей-богу! Речь же не о том, вправе или не вправе, — речь о том, кто сейчас нужнее — историк старого мира или строитель нового!
Итак, что же произошло с Ильей на лекции Тарле и после? Логики в этом гипнозе нет ни малейшей: просто взял и захотел стать похожим на Тарле; разумеется, не сейчас, не завтра — но вот когда-нибудь так же хранить в черепной коробке и щедро раздаривать всем желающим, главным образом молодежи, все тайны, о которых они понятия не имеют… Разве это не соблазнительно? Боже упаси подумать, что Илью привлекла внешняя популярность Тарле, то есть что его встречают и провожают, как знаменитого тенора, как любимца публики. Более того, он обязан овладеть куда большими тайнами, ибо в его распоряжении будет подлинно марксистский метод, а не какой-то там буржуазный идеализм или эклектика, которые, судя по слухам, все же не чужды Тарле…
Так или иначе, Илья пришел сегодня в Университет, чтобы подать заявление о приеме на исторический факультет, а уж история, как говорится, рассудит…
Илья спустился вниз и, решительно толкнув тяжелую дверь, вошел в преддверие храма науки — темное помещение без окон, типа прихожей, из которой вело несколько дверей — к ректору, к проректору и в собственно канцелярию. В канцелярии находилось с десяток служащих и десятка три явных студентов (один даже с бородой), которые в большинстве оформляли проездные каникулярные документы.