Рано утром он уходит, говоря, что они условились с ее женихом рыбачить. И действительно, он является туда на дачу — с намерением признаться в своем неумышленном убийстве. Так или иначе, он оказывается в саду — где произошел вчерашний кошмар. На даче пустынно, никого нет — ни под деревом, ни, по-видимому, в доме, который заперт. Собственно, эта пустота вполне объяснима: найдя тело брата, сестра его, жившая на даче, вызвала «скорую помощь» или милицию и вместе с ними уехала в город, в больницу или куда-нибудь еще… Но крепнет и робкая надежда, что все еще кончится хорошо: его друг жив… вместе с сестрой его ищет… они помирятся… и т. д. Но как же теперь с невестой, к которой он так нелепо и безобразно приставал ночью?
В это время появляется невеста, обеспокоенная всем происшедшим ночью — тем, что может потерять жениха, если до него дойдет слух о сегодняшней ночной сцене между ней и его другом. Она застает «друга» тщательно осматривающим землю вокруг того дерева, где произошла драка. Крови нет, но трава измята на большом расстоянии. Видно, что кого-то тащили от дерева или он полз сам… И «невеста» догадывается. «Ты убил его! — кричит она. — Не думай, что я стану молчать обо всем, как ты вел себя ночью! Ты преступник! Я никогда не прощу себе, что пустила тебя в свой дом и говорила с тобой! На суде я скажу всю правду, так и знай!»
…Завершается тем, что «горожанин» медленно приходит в себя. Над ним склоняются встревоженные лица «дачника», его сестры и невесты.
— Ну, ты и напугал нас! — говорит «дачник», когда видит, что «горожанин» очнулся. — Как будто и не сильно ударился… не успел тебя поддержать… а вот до утра с тобой возились. Боялись, что совсем тебе карачун. Как на грех, и врача не найти в поселке. Скажи спасибо моей сестре и Марьяне — женщины умеют ухаживать за больными и ранеными… сохраняют присутствие духа. А уж на рыбалку мы с тобой опоздали, в другой раз придется…
Видел во сне маленьких, не больше 1—1,5 сантиметра, живых человечков. Они бегали по протянутой в углу искусственной паутине, что-то тащили, как муравьи. Все они сухонькие, тоненькие, как карандашные черточки, но через очки я видел, что они вполне человеческого сложения, одеты в цветные рубашки. Там, в углу, их было очень много, но у меня создалось впечатление, что они толпятся, чтобы уйти, убраться, «эвакуироваться», и я созвал всех в доме — посмотреть на них, пока они не исчезли. Мои домашние смотрели на них по-разному — кто как ни в чем не бывало, не удивляясь, кто недоверчиво, кто насмешливо (но все же так, чтобы меня не обидеть).
Продолжалось это довольно долго, потом человечков в углу не стало, но на полу я нашел двоих: они тащили какую-то тележку и потому задержались. Я хотел им помочь, но они, кажется, испугались, один упал, а я боялся ему повредить и не стал ему помогать.
Потом я проснулся, как всем понятно…
Привычное преувеличение при создании фильма:
— Надо, чтобы всей деревней в голос ревели, когда провожали своего сельского учителя в заведующие роно.
(На обсуждении сценария)
5/IX-67
Слушая выступления М. на художественных советах, читая статьи и книги ее и других молодых специалистов по кино, театру, литературе, невольно сравниваешь с собой и размышляешь…
Вот вечная разница читательских и зрительских поколений! 60-летний читатель и зритель прочел сотни книг, видел сотни спектаклей и фильмов, причем как раз в годы их появления на свет, накопил опыт восприятия явлений литературы и искусства на своей собственной шкуре, пусть временами глупо заблуждаясь, принимая плохое за хорошее и наоборот, и при этом не утратил свежести восприятия как старого, так и нового. И читатель молодой, скажем 30-летний, который многого вообще не читал и не видел, а если читал и видел, то спустя многие годы после появления этих книг и фильмов, так сказать изучая их задним числом, а не воспринимая непосредственно, как современник. Мы видели и читали много трухи, много лишнего, брели ощупью, постепенно разбираясь в прочитанном и увиденном, отделяя зерна от плевела. Они читают и смотрят уже отстоявшееся, отобранное, просеянное временем и, так сказать, проверяют — верно ли произведен этот естественный отбор. (Если не говорить о современном им искусстве.) Кроме того, в основном я имею в виду молодых искусствоведов и литературоведов, специально занимающихся этим, а ведь мы были дилетантами, практиками, все проходило через наш личный опыт и наши личные чувства, — в малой степени через знания. У иных это сочеталось с теорией, с изучением эстетики, даже более или менее планомерно сочеталось, но это исключение, это не правило. Я не имею также в виду старых специалистов-эстетиков: те в большинстве были заражены социологизмом, от чего практиков большею частью бог спас…