В задумчивости бредя по каменным плитам широкой пустынной панели (Невский в середине служебного дня в те годы бывал малолюден), Илья прямиком уперся в… Кого сейчас больше всего не хотел бы он встретить? (И не только сейчас, а вообще в жизни!) Говорят, на ловца и зверь бежит… Илья зверски, как ему показалось, взглянул на Катьку, с которой неотвратимо столкнулся на самой длинной и самой широкой в городе улице. Катя глядела на него смущенно и робко… Или это опять же ему показалось? То есть он хотел видеть ее смущенной и робкой, то есть хотел помириться?.. Какая ерунда!
Но он ничего не успел проанализировать. Катя схватила его за руку и потащила, а он и не думал вырываться. Он послушно пошел с ней в Пассаж, затем в Гостиный, затем в Апраксин, — всюду, где она покупала, вернее, искала, спрашивала, выбирала и отвергала какие-то чепуховые мелочи, которые Илья, понадобись они ему, взял бы с маху, без выбора: дюжину пуговиц, полметра узкой, полметра широкой резинки… а, черт, какая разница! — размахнулся бы и на метр!..
Идиотство заключалось в том, что Илья мог в любую минуту отцепиться, смыться, покинуть Катьку, пока она рылась в барахле, близоруко склоняясь над прилавком, точно принюхиваясь, а он не смывался, покорно сопутствовал и терпеливо ждал. Почему? Зачем? Если не бояться правды, то, очевидно, надо ответить так: соскучился, решил простить ей минутную (скорее даже секундную) бестактность по поводу письма Зыковой к Андрею, понять и простить как нечто специфически женское, вроде этой бессмысленной беготни по магазинам. Фактам надо смотреть в лицо. Катька есть Катька, и перевоспитывать ее он не намерен.
Они добегались до того, что из Катиных туфель через каждые несколько шагов стали вылезать отклеившиеся стельки. Когда уже возвращались домой и переходили через мост, Катя сгоряча выхватила стельку из левой туфли и швырнула ее в Неву. Их обоих это почему-то необычайно заинтересовало: свесив головы, они внимательно наблюдали, как летит эта стелька вниз, как упала в воду и как поплыла по спокойной, на редкость гладкой Неве. (Когда Илья потом вспоминал, ему было странно, что в эти секунды он не подумал об Андрее, хотя раньше казалось, что вода и мост связаны с ним навсегда, неразрывно и очень больно.)
Вторую стельку постигла иная судьба. Проходя по Съездовской линии и приближаясь к Среднему проспекту, Илья с Катей выдернули ее из туфли и опустили (именно так: вдвоем выдернули и вдвоем опустили) в почтовый ящик, висевший на двери зубного врача М. Б. Гинзбурга. Совершая это мелкое хулиганство, оба были в восторге и с наслаждением представляли, как сегодня вечером или завтра утром М. Б. Гинзбург станет доставать из ящика письма и газеты и обнаружит стельку.
— Конечно, было бы неизмеримо лучше насыпать ему полный ящик гнилых зубов! — мечтательно сказал Ильюша.
— Откуда ты их, интересно, возьмешь? — возразила практичная Катя. Затем искоса смерила Илью взглядом и сказала: — Знаешь, я чувствую, что на целых два миллиметра стала ниже ростом.
— Ты имеешь в виду толщину стелек? — глубокомысленно спросил Илья.
Катя не ответила и чуть заметно прислонилась к нему плечом, должно быть, для того, чтобы легче было идти в ногу, шаг в шаг.
Что же было кроме дурачества? Ничего. Какие слова были сказаны, кроме тех, что относились к самым будничным или нелепым вещам? Никаких. Все два часа были заполнены упоительной чепухой, включая покупку пуговиц и резинок, которые в результате так и не были куплены. Пожалуй, последнее-то и подкупило Илью: стало ясно, что прогулка для Кати значила больше, чем цель, ради которой она вышла из дома. Мистики, разумеется, не было, — выходя, Катя не ожидала встретить Илью, но дальше все пошло своим ходом.
Илья впервые увидел, притом широко раскрытыми глазами, в чем Катя была одета и как это ей к лицу, хотя из всей земной роскоши на ней было синее сатиновое платье в белый горошек и порядком разбитые коричневые туфли без чулок. Но это как раз то, что нужно, — надень она что-то другое, изысканное (Ильюшиной фантазии не хватало, чтобы конкретно определить — что́ именно, хотя он, бывало, и пялился на шикарных нэпманских дочек), и очарование испарится. В чем тут дело? Лучше не вдумываться…
Так или иначе, они превосходно провели эти два часа и, наверно, ходили бы еще дольше, если бы Катя внезапно не вспомнила (при этом искренний ужас исказил ее диковатое, смуглое лицо с густыми, почти сросшимися на переносице темными бровями и пляшущей от смеха и быстрых движений светлой челкой), что ей немедленно надо домой, не то ее годовалый братишка останется без присмотра, ибо родители… словом, долго объяснять.