И тут начинается новый грустный сон о том, как я хочу поделиться этой написанной (или задуманной) вещью с домашними, и никому не интересно (или некогда) меня выслушать…
Сон (с 5-го на 6-е января 78 г.):
Купался в Старой Руссе, в лечебном пруду. Плавают осьминоги. Мне предложили с ними познакомиться. Я попробовал погладить подплывшего спрута. Он встретил это враждебно, так что мне пришлось отрубить ему один отросток… Но постепенно знакомство наладилось и завершилось вполне светски. Спрут вылез на мостки, стал на задние ноги, оказавшись довольно стройным и моложавым, и представил мне своих сыновей. Все мы пожали друг другу узловатые руки.
В 1970 году меня спросили — нравится ли мне «Беспокойная старость» в Большом драматическом театре.
— Хороший спектакль, — ответил я. — Унылый, умирающий Полежаев, прекрасная, грустная музыка Перселла, почти как месса… Отлично похоронили мою пьесу.
Предлагаю тост за склеротиков. То есть за всех нас в настоящем, прошлом и будущем.
— Почему в прошлом?
— Потому что многие из склеротиков стали уже маразматиками.
Хейфиц когда-то верно сказал, что в хорошем марше всегда должна быть щемящая нотка: марш без грусти — это не марш. Таня правильно объяснила: под марш провожают солдат на фронт — значит, как он ни бодр, он не может, не должен скрывать, что солдат ждет опасность, опасность даже смертельная, и солдаты должны быть готовы к ней…
Сороки за окном в Репине трещат, как десять пишущих машинок.
В лесу около Мельничного ручья. Мать стянула с мальчугана штанишки:
— Какай давай!
— Мама, я не хочу какать! (Жалобно.)
— Какай, тебе говорят!
— Мама, да я не хочу какать! (еще жалобнее).
— То хочу, то не хочу! Ты что, издеваешься над матерью? Циник какой! Терпи теперь до самого дома!
«От человека, помнящего добро и хороших людей, иначе бы он не писал эти воспоминания».
Говорят, что люди пикнического сложения, пикнической конституции — всегда динамичны, активны, деятельны. Но Наполеон, которого мы по поздним, зрелым портретам знаем полным, с брюшком, до 40 лет был худым, очень худым, чуть не кожа да кости… Вольтер от рождения и до смерти был — «живые мощи», а его творческая активность и пламенная мысль — поразительны.
Медсестра рассказывала об Исае Ефимовиче, что он добрый дядька, но смешной: например, жаловался, что его жена очень ревнует (ему 70 лет). Я говорю: «Может, хвастался (как хвастается, что учился у Ивана Петровича Павлова, что заведует отделением, что у него много помощников». — «Да нет, — отвечает Людмила, — он жаловался конкретно: мол, жена его зубы от него прячет, чтобы он ей не изменял».
— Так заказал бы себе вторую пару протезов!
— Не очень талантлив и не очень умен. У него просто живой талантливый ум. Это не парадокс — это так и есть. Так бывает.
— Часто говорит и делает глупости. Но может обмолвиться и умным словом. Значительно реже.
Люди часто хамят потому, что путают вежливость с подобострастием, с подхалимством, а хамство — с чувством собственного достоинства, с утверждением своей личности.
Оперные мужики в новеньких скрипящих лаптях, в белоснежных накрахмаленных онучах бегают через сцену мелкими-мелкими шажками, беспрестанно облизываясь, чтобы блестели губы: