— Нищие мы теперь… Нищие!
Помнится, я тоже жалел, что в чулане сгорели вермишельные коробки… Впрочем, ничего другого, более ценного, там, кажется, не было.
Наши школьные щеголи Фойхт и Гузиков (один — сын инженера из управления новостроящейся железной дороги из Котельнича в Нижний Новгород, другой — внук богатой купчихи Воронцовой), и еще несколько бойких мальчиков, из которых ни один не был моим приятелем, вместе со многими девочками учились танцевать. Давала уроки некто Баско́ва (фамилия вполне вятская — баско, красиво). По улицам она ходила зимой в элегантном дубленом полушубке, затянутом ремнем в талию, с браунингом в блестящей кожаной кобуре, в сапожках на высоком каблуке и надетой несколько набок папахе, а преподавая танцы, оставалась в изящном френчике и довольно короткой юбке и тонких чулках, а сапоги и портянки (или толстые шерстяные чулки) снимала в учительской. Человек она, видимо, была храбрый — не боялась, что наши мальчишки, учась танцевать, отдавят ей ноги без туфель… недаром, значит, она служила секретарем в Учека — настоящая комиссарша.
И все-таки вид у нее был вульгарный. Когда через много лет я увидал Алису Коонен в «Оптимистической трагедии», впечатление от Комиссара невольно снижалось воспоминанием о Басковой. Любопытно, что в давнем двадцатом — двадцать первом году, еще ничего не читав о «кожаных куртках», не зная ни Пильняка, ни других советских писателей, я иногда думал: откуда такая могла взяться в Котельниче? Из бывших она или из народа? Поповна или сельская учительница? Кто ее научил так держаться или кому она подражает? Почему ее все-таки потянуло преподавать танцы? И как к этому относится ее начальство? И как относятся к ней наши целомудренные строгие учителя?
Козу мы купили у железнодорожного сторожа или стрелочника, и в первые годы она то и дело бегала на станцию, в родные места. Если долго Маруськи нет, а дело к вечеру, пора доить, значит надо идти на станцию, искать ее на дальних путях, где движения меньше и между рельсами растет трава, которую она и щиплет (как будто мало травы растет в других, не железнодорожных местах). И я шел, шел с удовольствием, потому что любил все связанное с железной дорогой. Обычно я находил Маруську сравнительно легко, и она не упрямилась, послушно шла впереди меня домой. Но бывали случаи, когда ей хотелось еще погулять или просто проявить свой характер и заставить меня за ней погоняться. Я гонялся упорно, азартно, а она столь же упорно от меня убегала, шныряя между товарняками, стоявшими на многочисленных станционных путях.
И был случай, который мог кончиться для меня трагически. В азарте и спешке я подлез под вагон и слишком поздно заметил, что это маневрирующий состав: толстая ржавая ось вдруг начала на меня надвигаться, причем достаточно быстро, так что я не успел выскочить из-за колеса наружу. Конечно, проще всего было лечь наземь, на шпалы — и товарняк прокатится надо мной, пусть даже из паровозной топки осыплет меня калеными угольками… Но я как-то этого не сообразил, а продолжал пятиться, пригнувшись и машинально отталкивая ладонями эту рябую, шершавую, грозную ось… Но вот она на секунду, на две застыла, а затем стала двигаться в противоположную сторону, от меня, а ко мне начала приближаться другая ось. Но я уже успел выскочить из-под вагона. Помню, я ничком повалился рядом с рельсами, но уже с наружной стороны, весь мокрый от пота и забыв про Маруську.
Другой случай чуть не кончился трагически для Маруськи. Я нашел ее довольно далеко от путей, ближе к железнодорожному пруду и водокачке. Она сама шла мне навстречу, но в каком она была виде! Рога нашей красивой, серо-седой Маруськи были туго скручены проволокой, сведены вместе, и в скрутку был вставлен клин. Маруська смотрела на меня с тоской и тихонько мекала, словно прося избавить ее от такой напасти. Ясно, что она была где-то заперта или привязана и лишь недавно освободилась сама или ее отвязали и отпустили в таком виде, иначе она бы давно прибежала домой. Мне было страшно притронуться к ее рогам и к железной скрутке, чтобы не причинить ей еще лишней боли… Но дома я совершил непростительную ошибку: вместо того чтобы осторожно раскрутить проволоку, не вынимая клина, я взял да и перекусил ее кусачками. Боже, какой я услышал мучительный рев! У меня замерло сердце… В самом деле, у нее могло быть сотрясение мозга! К счастью, все обошлось: уже через час Маруська поела, затем отдохнула от пережитой беды, а на другой день опять стала прежней грациозной и кокетливой не по возрасту.