— До свиданья, Стахеев! — крикнула Катя и мгновенно исчезла в воротах, точно провалилась в канализационный люк. Илья не успел ей сказать ни о том, что уезжает, ни о том, что́ сейчас подумал, — впрочем, об этом он все равно бы не сказал. Он успел только мельком ощутить: в оставшуюся до отъезда неделю он ни за что не сделает попытки увидеть Катю. И это будет к лучшему, иначе волшебство сегодняшней прогулки исчезнет, как исчезла сейчас сама Катя.
Так и вышло: больше они не виделись.
Через неделю Илья уезжал. Был жаркий выходной день — шестой день скользящей шестидневки: воскресенье недавно отменили. Рассопов, провожавший Илью, оделся, как на физкультурный парад: спортивная сетка с крупной ячеей, белые, сияющие под солнцем брюки и парусиновые туфли, начищенные зубным порошком.
Когда Илья вошел в вагон и стал у открытого окна, ему захотелось сказать Рассопову на прощанье что-то такое, из чего бы тот понял, что он для Ильи теперь не чужой, что Илья не забудет, как тот не бросил его в трудное время, и вообще…
— Рассопыч! — трудно сказал Илья. (Черт знает, почему легче говорить никчемные, исковерканные слова, чем настоящие!) — Рассопыч, — сказал Илья. (Тот смотрел на него понимающе и сочувственно). — Вы мне пишите… Ты мне пиши с практики…
— И ты, — сказал Рассопов. — И ты! Ладно?
Вчера они выпили на брудершафт полбутылки сладкого вина, которое называлось «шато-икем», — Илья самолично купил его в угловом магазине «Василеостровец».
— Кто был никем, тот пьет икем, — несколько раз за вечер повторил Рассопов чью-то рифмованную шутку. Шутка показалась подвыпившему Илье замечательно остроумной и полной глубокого социального смысла. Каждый раз после нее Илья долго и громко смеялся.
Помнит он в общих чертах и серьезную их беседу, вернее свой монолог и внимательное молчание Рассопова. Илья с жаром рассказывал, как они с Андреем, уже перед сном, сбросив дневные заботы, проектировали будущее. Будущее масштабное, эпохальное и, так сказать, микробудущее; что ожидает их лично и что будет через год, через пять, через десять лет, через полвека — в стране, в Европе, на всем земном шаре. Кажется, предусмотрели все варианты! И вот брат погиб, не предугадав своей личной судьбы или распорядившись ею совсем иначе, чем в этих проектах… А Илья? Кстати, если бы существовал факультет будущего, он естественно попытался бы поступить на него, но ведь такого не существует.
— И напрасно! Верно, Рассопов? — Илья убежденно таращился на собеседника. — Строить социализм, коммунизм и не учить людей, как надо жить в условиях нового общественного строя… Да они ж растеряются! Пора, давно пора думать о конкретных деталях этого строя, ясно себе представлять их, чтобы люди за сегодняшними делами не забывали о перспективе…
Илья немного подумал и сделал значительное лицо.
— Правда, все факультеты и все профессии в совокупности… (хе-хе, трудноватое слово!) должны служить для того, чтобы люди учились приближать будущее. Ведь так? Разве не так? — Илья победительно посмотрел на Рассопова. Собственно, тот и не спорил с таким очевидным трюизмом. Но, во-первых, Илье тогда не казалось это трюизмом, а во-вторых… Во-вторых, Рассопов явно был ошарашен как неожиданным красноречием Ильи, так и шато-икемом, которого он на правах старшего и опекуна хлебнул на славу, подливая себе из педагогических соображений значительно чаще, чем младшему и опекаемому. Ну, а потом… потом они не заметили, как заснули. Все же это была их первая пьянка, хотя и на идейной основе.
На следующее утро они чувствовали себя немного неловко (не считая головной боли). Рассопов винил себя в попустительстве, Илья в том, что нарушил уклад, заведенный Андрюшей. Трудно себе представить, чтобы при жизни брата в их комнате фигурировала бы бутылка! С другой стороны, не исключено, что вне дома Андрей и выпивал, например с тем же Рассоповым. У Ильи вертелось на языке спросить об этом Рассопова, но он не решился. Не стоило углублять неловкость. Лучше забыть, как будто ничего не было.
И они сделали вид, что забыли.
— Так я тебе сообщу адрес практики, — в третий раз повторял Рассопов, преданными коровьими глазами смотря снизу вверх на Илью, до пояса высунувшегося из вагонного окошка.
Он оживился.
— Слушай, а вдруг бы меня послали в Хибины? Немыслимо, ну а вдруг?
— Что ты говоришь? — радостно изумился Илья. — Что ж ты раньше молчал о такой идее? А ты не сочиняешь? Ты смотри!.. — он погрозил ему сверху вниз пальцем. — Ты меня не води за нос!