Слово «ты» лезло вперед и навертывалось на язык много чаще, чем это было необходимо.
— А это уж как судьба! Кто был никем… — Рассопов моргнул белыми толстыми ресницами.
— Тот пьет икем! — засмеявшись, договорил Илья.
Поезд тронулся, и в эту секунду Илья увидел Катю. С испуганным и несчастным лицом она неслась по платформе. Было ясно, что не догонит Ильюшиного вагона. Это хорошо. Это просто замечательно, что она опоздала. Пускай помучается! Но откуда она узнала, что он уезжает? Неужели он и о ней вчера что-нибудь сболтнул Рассопову? Какой ужас этот алкоголь! Люди глупеют от него больше, чем от любви.
Все. Поезд пошел быстрее, и Катя отстала. Жалко!
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Пока Илья не сел в поезд, он реально не ощущал, что через несколько дней, много через неделю (правда, еще неизвестно, как он из Мурманска доберется до острова), ему предстоит мучительно трудное дело. Но лишь поезд тронулся, загрохотал через Обводный канал по решетчатому Американскому мосту, Илья вдруг почувствовал, какую тяжесть взвалил на него Рассопов. Ведь это его идея — ехать Илье к отцу. О ком Рассопов заботился — об отце? Нет, просто он хочет, чтобы Илья понял, что не один живет на свете, что это налагает обязанности, в данном случае сыновние. Словом, Рассопов его воспитывает!
Илья с опозданием разозлился. Какого черта! Лучше бы помог написать письмо, в котором они как можно мягче сообщили бы отцу о несчастье, нашли утешающие слова. А затем Илья поступил бы на работу. Либо в Ленинграде, либо поехал бы на передовую стройку, — мало ли их теперь в стране. А то едет на заповедный остров, где, кроме отца, и людей-то нет, одни песцы воют. Что он там будет делать? Правда, никто не обязывает торчать до осени. Проведет с отцом две недели, смягчит первый удар (неведомым пока способом) и покатит обратно — поступать на завод. Илья не суеверен, но, может, судьба правильно распорядилась, отогнав его от истории?
К удивлению Ильи, в вагоне не оказалось того великодушного гражданина, который взял ему билет. Илья прошел по соседним вагонам — нет, благодетеля не было. Сначала он слегка огорчился, но потом решил: ни к чему это дорожное знакомство, слишком о многом надо в пути подумать.
Итак — отец. Стыдно сказать, но Илья мало что о нем знал. Охотник, зверовод, добровольный скиталец по русским окраинам — как сложился такой характер? Странно, что они с Андрюшей об отце почти не говорили. Получали изредка письма, денежные переводы, — в письмах он ничего о себе не рассказывал, только расспрашивал — как они живут, учатся, хорошо ли питаются, хватает ли денег. Как Илья себя помнит, отец жил то в Сибири, то в Туркестане, то на Дальнем Востоке, — в позапрошлом году переехал на Мурман. Заповедник, заказник — что-то в этом роде. Образование отца? Кажется, лесная школа.
Кажется!.. Ничего-то Илья толком не знал. Положим, лес он как раз знал и любил. Когда была жива мать, они выезжали летом не в дачную местность, не в Сестрорецк, не в Павловск, а селились где подешевле. Так он запомнил два лета, проведенные на разъезде Горы, к востоку от Ленинграда. Дальше начинались Назийские торфяные болота, унылая низменность, — окрестности же Гор были красивы, но мрачноваты: хвойные леса, крутые обрывы.
Стахеевы жили у путевого обходчика. Мимо шли местные рабочие поезда и несколько дальних — почтовых и пассажирских, и среди них тот, в котором сейчас Илья ехал. Разве мог он тогда предполагать, что промелькнет, не задержавшись ни на минуту, мимо этого разъезда, мимо их желтого железнодорожного домика, мимо столба с отметкой: 41 верста.
Еще час назад, садясь в поезд, он и не думал, что у него может здесь екнуть сердце: собирался думать об отце, а вспомнилась мать. Почему-то не дома, не в городской комнате, где она умерла, а именно здесь, где в первое лето ему было всего одиннадцать лет, во второе двенадцать, он сильнее всего сейчас ощутил ее присутствие. Не отсутствие, хотя ее давным-давно нет, а присутствие, словно в те два последних дачных лета, когда она тяжело болела и все лежала у окна, молча смотря на проходившие поезда, она оставляла здесь навсегда что-то свое, частицу себя, — неважно, называть это душой или как-то иначе.
О чем она думала? Должно быть, о том, что скоро умрет и ничем никогда больше не сможет помочь своим мальчикам, не утешит, не порадуется вместе с ними. Когда-то, очень давно, когда мать была еще здорова, она рассказывала о том, как умирала ее прабабушка, как домашние с плачем ее окружили и спрашивали: «Бабушка, бабушка, как жить-то без тебя будем?», а бабушка улыбалась и отвечала: «А вы всё по одной половичке идите, в сторону не сворачивайте — и хорошохонько проживете…»