Илья невольно заметил, что близсидящие пассажиры (в поезде ехали почти исключительно мужчины) начали с интересом прислушиваться.
— Производство йода из водорослей Севера, — гремел Лев Григорьевич, — было признано делом чрезвычайной государственной важности. Протокол № 222, параграф 46-й от 15 июня 1921 года. Егор Егорыч, я не напутал в цифрах? (Переспросил он явно из кокетства, — разве он мог забыть такие ответственные цифры!)
Егор Егорыч подтверждающе наклонил голову. По спине Ильи, несмотря на теплынь в вагоне, пробежал особого рода ознобец: Илья вдруг почувствовал, что прикоснулся к истории. Всего один факт — но какой! Из летописи революционных годов! Тем не менее он осмелился пролепетать:
— Почему же с тех пор ничего не успели? Одна тонна из ста двадцати…
Лев Григорьевич сдвинул густые брови.
— Саботаж! — отрезал он коротко. — Нашлись ученые субчики… я мог бы назвать имена… которые сумели убедить правительство в нерентабельности отечественного производства йода. Они «доказали», — новым взмахом руки он изобразил кавычки, — что государству якобы выгоднее покупать йод в Чили, где он изготовляется из селитры. Дело яснее ясного. — Лев Григорьевич грозно повысил голос: — Их подкупил международный синдикат! Вот где надо искать вредительство, юноша, а вы ополчились на ни в чем не повинную железную дорогу…
Илья виновато потупился, затем скосил глаза на Егора Егорыча. Тот молчал, и лицо его было бесстрастно. Эге, подумал Илья, эта разница в выражении лиц что-то значит!..
Неизвестно, проник старший йодник в Ильюшины мысли или же просто выдохся, но он вдруг умолк и принялся читать «Ленинградскую правду». Егор Егорыч тоже решил воспользоваться преимуществом белой ночи и достал из чемодана нещадно истрепанную книжку — «Собачий переулок» Льва Гумилевского.
— Читали? — спросил Егор Егорыч, заметив любопытствующий взгляд Ильи. — Хотя вам еще рановато…
Илья чуть не зашипел от злости. Он обиделся не столько даже за себя, сколько за симпатичного Егора Егорыча: надо же такое сморозить! «Рановато»! Во-первых, невероятное барахло, во-вторых, старье. Илья прочел этот роман еще три года назад, когда тот шумел на студенческих диспутах, — взял потихоньку у брата библиотечный экземпляр и прочел. Отстает бедняга Егор Егорыч от литературных новинок! Интересно, какая у йодников специальность: фармацевты или инженеры?
Через день выяснилось, что Лев Григорьевич — врач, Егор Егорыч — инженер-химик. Любопытная деталь: Лев Григорьевич учился в Берлине, о чем он не раз упоминал в беседе, очевидно ожидая вопроса — почему не в России, пока Илья не спросил. Тогда Лев Григорьевич с удовольствием объяснил:
— Вы, Ильюша, счастливец. Живете, не ведая, что такое черта оседлости, процентная норма и прочие прелести.
— Почему? — запальчиво перебил Илья. — Я люблю историю, я читал…
Лев Григорьевич покачал головой.
— Для вас это история, голубчик, вы ее любите… а для меня… — Секунду подумав, он с горечью пошутил: — А для меня это история с географией! Пришлось ехать за тридевять земель, где не делали разницы.
— Помнится, — скромно молвил Егор Егорыч, — вы, Лев Григорьевич, рассказывали про ваших университетских товарищей, про их шовинистские выпады…
— Бывало, бывало, — охотно согласился Лев Григорьевич. — Но меня они почему-то не трогали. Парень я был веселый, бурши тоже любили гульнуть… Другое дело, доживи я там до войны. Но мне дьявольски повезло: закончил курс в июле девятьсот четырнадцатого, буквально накануне мировой заварухи, и сразу отбыл домой. Уже через месяц мобилизовали на русско-германский фронт, в царскую армию… все в порядке. Не исключено, что мог встретиться там с кем-нибудь из германских коллег, помахали бы два врача друг другу клистирными трубками через линию фронта… Я ведь был терапевт, не хирург.
Егор Егорыч решил проявить настойчивость.
— Но в свою корпорацию эти весельчаки вас не допускали?
— Еще чего! А кто остался от этого в выигрыше? — Лев Григорьевич сочно пошлепал себя по щекам. — По крайней мере имею здоровое, идеально чистое лицо, а бурши все в шрамах. Причем гордятся ими! Нет, вы слыхали о чем-либо подобном? — он обернул к Илье свое идеальное лицо.
— Я знаю, дуэли, — нетерпеливо сказал Илья. Он ненавидел это обыкновение взрослых полагать, что жизнь — исключительно их личный опыт. Если бы на деле так обстояло, люди сегодня понятия не имели бы ни о древней Греции, ни о Египте, даже о французской революции бы не слышали, не проживи чудом их прапрадедушка полтораста лет. Спросить Льва Григорьевича о спорах в Конвенте — Илья дает голову под гильотину, что не ответит, даром что он коллега Марата. Что в гимназии проходил — забыл, а потом наверняка не читал ни одной исторической книги. Вообще, это старшее поколение специалистов потрясающе безграмотно в политическом отношении.