— Недавно было в газете, — сказал Егор Егорыч, — как в одном германском городе, забыл в каком, прошло многолюдное шествие с лозунгами: «Вон евреев из банков и торговых предприятий!» Не помню дословно, но что-то в этом роде.
— Ну и что? — возразил Лев Григорьевич. — Глупые лавочники продемонстрировали свою глупость. Это их частное дело, государство в это не вмешивается. А дураки… так, господи, где их нет? Верно, Ильюша?
Вместо ответа Илья обернулся к Егору Егорычу, сидевшему рядом с ним с кружкой чая в руке и с конфетной подушечкой за щекой.
— Егор Егорыч, а вы тоже за границей учились? Кстати, не знаете, с какого возраста там принимают в университет?
Егор Егорыч неспешно поставил кружку на столик.
— По окончании средней школы, наверно? — Он вопросительно глянул на Льва Григорьевича. Тот рассеянно кивнул. — Лично я поступил в вуз поздновато. Три года воевал на гражданке, перед этим год еще зря проболтался по окончании реального училища. Как вы сказали? — Он засмеялся. — За границей? Нет, я учился в Сибири. В Томском технологическом. И то не закончил.
— Почему?
Егор Егорыч замялся:
— Помешали разные обстоятельства…
— Его вычистили, — вмешался Лев Григорьевич. — Как сына крупного сибирского мельника. Крупного в смысле крупы: имел крупорушку на два постава! — Он вкусно захохотал над своим тяжелым, как жернов, каламбуром.
Немного поколебавшись, Илья спросил Егора Егорыча:
— Вы воевали на стороне Колчака?
Лев Григорьевич захохотал еще пуще.
— Колчаковцы его чуть без ноги не оставили!
Илья, конечно, заметил, что Егор Егорыч слегка прихрамывает. Но ведь и колчаковца могли ранить. Андрей рассказывал об одном деникинском офицере, который долгое время выдавал себя за буденовца, отличившегося в войне с Деникиным и белополяками, и на этом основании требовал повышенной стипендии. Нахальство его и погубило. Потом, говорят, он стал торговать на рынке тюльпанами. Интересно, откуда он их доставал? Понятно, что не из Голландии, а из какой-нибудь ленинградской оранжереи, или привозили знакомые грузины.
Неужели Егор Егорыч обиделся? Нет, улыбается и наливает себе и Илье чаю. Не хотелось бы о нем плохо думать. Посмотрим. История учит: нет ничего тайного, что не стало бы явным!
Илья застенчиво принял из рук Егора Егорыча кружку, на которой четко синела пропись: «Маленькое дело лучше большого безделья». Мудро! Сразу видно, что кружка выработки восьмидесятых годов… Подобные афоризмы были в ходу в эпоху Александра III, — очевидно, досталась в наследство от отца-мельника.
…Поезд замедлил ход. Илья выглянул в окно: станция «Полярный круг». Поезд остановился. Пассажиры прыгали из вагонов и, гремя чайниками, мчались к «Полярному кругу» за кипятком.
С этой станции, значит, уже к концу вторых суток, начался собственно Кольский полуостров. Все кругом делалось не похожим на то средне-русское и мило-привычное, что до сих пор знал и любил Илья. Постепенно мельчали и вовсе исчезали деревья, пышные луга превращались в унылый кочкарник, вместо зеркальных прудов, спокойных и плавных рек, задумчивых речек появлялись бешено скачущие по камням горные потоки, все в мыле от этой скачки. Одна из здешних рек, самая порожистая, на которой скоро, сообщил Егор Егорыч, построят электростанцию, — не терять же даром такую энергию, — называлась тихим русским именем — Нива.
Где-то близко совсем начинается тундра, та самая тундра, которая простирается на восток и на север до самого края России, где бродят олени, воют полярные волки и где жили царские ссыльные. Ссыльные!.. Илья вспомнил, ведь ссыльным был и отец, он же слышал об этом от мамы! Ссыльный, политкаторжанин — вот где привык он к кочевьям. Но почему отошел он от революции? Быть может, отец был эсер? Или меньшевик? Анархист? Раньше Илье это не приходило в голову. А если и большевик, то, может, его исключили из партии? Не может быть! За что?
Илья лихорадочно подсчитал: он родился в 1913 году, Андрей — в 1908-м. Илья еще глупо шутил: «Представляю, как тебе было тяжко рождаться в годы реакции!» Место рождения Андрея — Минусинск, Илья обратил на это внимание, когда вместе с Рассоповым оформлял его документы для похорон. И Рассопов это заметил.
— Почти земляки, — сказал он. — Я уралец, он сибиряк.