— Подлецы! — вдруг выкрикнул юноша; без того продрогший, он еще пуще задрожал от негодования. — Нашли над чем шутить!
Старший приезжий самодовольно усмехнулся успеху шутки, юноша быстро успокоился, все трое взвалили на себя багаж и отправились в поселок, по щиколотку увязая в песке. На берегу, у рыбных лабазов, были подняты и растянуты на шестах сельдяные неводы. Сети сквозили светлой рябизной. Под ними шли осторожно, как бы с опаской: еще упадут, опутают, как льва в басне. Стриженый юноша непроизвольно глянул на гриву сорокалетнего.
— Лев Григорьевич, а что вам, собственно, беспокоиться о здешних порядках? Вы же сюда ненадолго…
— Я? Навсегда, милый, — отвечал Лев Григорьевич. — С сего числа это будет мой остров.
— Серьезно? Как у Монте-Кристо?
— Именно. Ты же знаешь: здесь у меня спрятан клад.
— И никого к своему острову не подпустите?
— Ни души. На пушечный выстрел.
Разговор шел на полушутке, но Егор Егорыч на всякий случай успокоительно пробормотал:
— Это ничего!.. Лев Григорьевич любит говорить образно…
Лев Григорьевич надменно взглянул на него и ничего не сказал.
Было тихо, чуть шелестел песок под ногами. Приезжие не замечали или не обращали внимания, что практикант Курлов и журналист Петров идут следом и могут слышать их разговоры, тем более что Лев Григорьевич говорил громогласно, во всеуслышание. Обе группы, одна за другой, поднялись по отлогому берегу, пересекли поселок; дойдя до красного дома фактории, приезжие о чем-то тихонько посовещались (при этом мужчины по очереди вынимали часы, убеждающе показывая на стрелки своему юному спутнику), затем направились в поселковый Совет. Курлов, поколебавшись, вошел в факторию, а Павел удалился к себе, спать: как-никак ночь, три часа ночи.
Но спать не пришлось, виной были те же приезжие. Явившись к многодетному председателю поселкового Совета, который укачивал меньшого (жену он увез в Мурманск рожать еще одного младенца), приезжие расспросили, где им устроиться недели бы на две, желательно с полным пансионом. Дальнейшее происходило в доме норвежки Пелькиной, куда направил их председатель. С хозяйкой, которая была уже на ногах, а то и совсем не ложилась, они быстро поладили, старший приезжий попробовал сразу же обновить права квартиранта и пансионера — на минутку прилег на кровать — и возмущенно вскричал:
— Эт-то что?!!
Хозяйка не удивилась, да ей и нечем было выразить удивление: на красном, обветренном лице ее отсутствовали брови. Она стояла большая, румяная, а Лев Григорьевич ей выговаривал:
— Мой рост сто восемьдесят, а вы меня положили! — Он трогал скрипучее дерево рассохшейся детской кроватки и гневно таращил на Пелькину черные южные глаза, в противоположность ее голубым, нордическим. Он обратился за сочувствием и поддержкой к помощнику: — Егор Егорыч, почему вы не вмешиваетесь? Вам приятно, что ваш начальник унижен?
Тогда зашевелился жилец, лежащий в углу на шкурах, вылез, сел рядом на стул, прикрываясь пальто, и патетично заговорил, как бы со сна, хотя вовсе не спал: он же только что вернулся с залива.
— Не ссорьтесь, товарищи! Взгляните кругом. Кто станет страшиться прекрасных слов для изъявления восторга? Словам возвращается здесь первородная наивность. В этой удивительной природе мощь и прелесть… — он подмигнул норвежке, она тотчас согласно вышла из комнаты, криво ступая и ухмыляясь, — так сочетаются, что, как ни играй словами, прелестной мощи и мощной прелести все равно не получится, а останутся мощь и прелесть… — Он застенчиво улыбнулся, почувствовав, что не к месту и времени развел лирику.
— Вы кончили? — хмуро спросил Лев Григорьевич и сел на кровати, спустив одну ногу на пол. — Меня зовут Лев Григорьевич. — Он сморщился от страшного деревянного писка. — А вы что здесь делаете? Извините за любопытство, на чем вы сидите?
— Пишу очерки, — мирно сказал жилец. — Павел Петров. О рыбацких колхозах. Пожалуйста. А сижу… — Он раздвинул полы пальто и посмотрел между голых колен на сиденье. — В данный момент на стуле.
Лев Григорьевич добренько рассмеялся.
— А на каком? Вы же должны быть наблюдательны по профессии. Посмотрите на собственный стул, на мою кровать, на всю комнату. Замечаете?
Петров послушно глядел вокруг себя. Крохотный стул был детский, кровать была детская, на низенькой этажерке лежали детские книжки, детские картинки висели по стенкам, горка игрушек громоздилась в углу, у окна стояла двухместная новая парта.