— Ну что ж, — сказал Петров очень серьезно. — У этой комнаты любопытная история. Кстати, сыну хозяйки восемнадцатый год, девочки тоже выросли. Потом расскажу, если вы тут обоснуетесь… — Он посмотрел на часы. — Каюсь, я не дождался, когда «Сосновец» уйдет. Вас случайно не укачало на пароходе?
— Молчите про качку! — Лев Григорьевич порывисто отшатнулся к стене. — От одних ваших слов ко мне опять подступает… Ой, что это там качается?
Петров мельком глянул: в окне маячило чье-то лицо.
— Это один здешний парень.
Лицо исчезло, и Лев Григорьевич сразу о нем забыл. Быстро встал, атлетическим взмахом взвалил на парту дорожный сак (клетчатый, заграничный, но изрядно потрепанный) и нетерпеливо начал в нем рыться.
— Может, хотите позавтракать? — спросил Петров. — Я скажу хозяйке, она мигом сварганит тресочки… — Он выжидательно посмотрел на приезжих. — Здесь так называют треску, — объяснил он, боясь, что ему на это ответят: мол, знаем, бывали тут, знаем и про тресочку и про многое такое, что тебе и не снилось. В те годы молодежь еще иногда стеснялась взрослых и незнакомых людей, и Петров сам чувствовал, что держится он развязнее и говорит речистее, чем следовало бы.
— Некогда, некогда, — проворчал Лев Григорьевич, доставая бинокль, еще и еще что-то. Видно было, что он жаждет немедленных действий. — Егор Егорыч, готовьтесь, не теряйте зря время!
Егор Егорыч послушно поднялся, но, прежде чем заняться сборами, оглянулся на притихшего в уголке у двери стриженого юношу.
— Ильюша, вы с нами?
— Право, не знаю, — нерешительно сказал тот, и в глазах его промелькнула тревога. — Пожалуй… Пожалуй, — повторил он уже увереннее, как бы убедив себя в правильности решения.
Выйдя от Пелькиной, приезжие направились по узкой тропинке, которая вела к маяку и дальше, в глубь острова. «Здешний парень» караулил неподалеку от дома. Угадав их намерения, он поспешил вслед, догнал у маяка (то был маленький, деревянный, скорей не маяк — всего маячок) и, забежав вперед, преградил дорогу. Лицо у него было бледное, злое, синий простеганный ватник (плюс еще скулы) придавал ему сходство с китайцем.
— Дальше нельзя! — яростно заявил Курлов. — Запретная зона!
— Что такое, — пренебрежительно сказал старший приезжий. — Кто что опять запретил?
Егор Егорыч отозвал его в сторону и шепотом посоветовал объяснить, кто они и зачем прибыли, словом, отрекомендоваться. Старший высокомерно отверг совет и категорически запретил Егору Егорычу входить в переговоры с молокососами. Егор Егорыч не решился возразить и печально отошел в сторонку. Ильюша хотел что-то спросить, он уже открыл рот, но Егор Егорыч предостерегающе кашлянул. А Лев Григорьевич опять добродушно захохотал и, словно забыв про молодого пушника, размашисто повернул обратно в поселок. За ним покорно поплелся Егор Егорыч. Сбоку, не по тропинке, а по острореброму шиферу, торчащему наподобие взъерошенной рыбьей чешуи, шел недоумевавший Ильюша.
Практикант выждал, пока они уберутся (вероятно, к Пелькиной, куда им больше деваться), и только тогда отправился к дому. У самой фактории он встретил почтальона, который передал ему письмо для директора. Алексею Ивановичу нездоровилось, он даже не вставал проводить на пароход своего старого друга — Фролову, и, когда Курлов зашел в его комнату, Стахеев крепко спал, с головой укрывшись от света. Курлов положил письмо на стул возле его кровати.
Спать не хотелось, наскоро позавтракав в кухне, Курлов снова вышел на воздух. Солнце стояло уже довольно высоко, бухта была ярко освещена, в бухте отваливал от причала моторный бот, и на палубе бота молодой пушник разглядел всех приезжих, — четвертым примазался к ним журналист. Все ясно: эти субчики наняли у местной рыбацкой артели судно! Теперь они смогут высадиться где вздумается, в любом месте острова! Курлов остолбенел от такой наглости, но через минуту он уже вбежал в факторию, схватил со стенки ружье, бинокль и, выскочив из сеней, так хлопнул дверью, что наверняка разбудил директора.
Курлов помчался к мысу наперерез боту, но бот не остановился у маяка: обогнув мыс, бот следовал дальше, держа курс вдоль берега. Курлов отправился за ним по прибрежной тропе, кляня в душе председателя артели, поддавшегося на удочку каких-то авантюристов, — чего доброго, и шпионов!
Сразу за маяком начались скалистые берега из сланца, — в то время как противоположный, материковый берег сложен в основном из гранита. Травянистые участки острова поросли мелким кустарником, ягодниками, там-то и жили песцы. Молодой пушник, защищая их от вторжения пришельцев (тем более нежелательного, что к июню песцы уже обзавелись детьми), бесстрашно взбирался на скалы, скатывался с невообразимых круч, из-под ног его сыпался выветрившийся, раскрошившийся рухляк, стукались друг о дружку камни, трещали брюки в шагу…