Далее Лев Григорьевич выспрашивал, часто ли бывают шторма́, и когда чаще — зимой, весной, осенью. Не потому, что не знал, — все понимали, что знает, — а почему не проверить из первых рук. Спрашивал — где больше выбрасывает туры́ — на востоке, на юге, на севере острова. (Запад заведомо исключен, там высокие скалы, пахты.) Состоит ли кто из членов семьи на службе в пушзаповеднике… Ну там в охране али еще кем? А ежли и состоит — нашему промыслу не помеха, можно и в двух местах послужить. Верно народ говорит: что милей ста рублей? — двести!..
— Словом, роднуха, — душевно заключал старший йодник, — как первый шторм — твое счастье: денежки сами поплывут в руки. Платить будем сдельно. Прямо скажу: работенка фартовая. Эх, был бы я помоложе, да силы не городские!.. (Понял, что перехватил.) Ладно, не во мне соль. Для вас главное что? Рыбацкое время вы не потратите: сразу-то после шторма мужики в море не выйдут — волна. А тут — и на бережку́, и с до́бычей! Выпить, что ли, хозяюшка за наши артельные успехи? Шучу, шучу… мне водки нельзя, самогонки тем паче… Кружечку молока — это по мне. Молодой человек, примыкайте к нашему тосту: «За крепкий советский йод!» Потом станете приятелям рассказывать: сам там был, йод-пиво пил… Ваше здоровье, хозяюшка!
Так, чередуя треп и серьезное, Лев Григорьевич развил сверхоперативную деятельность. К концу каждого визита успевал заручиться полным согласием колонистки за себя и за мужа. Прирожденный организатор! А если порой и пережимал (чего стоит архибуржуазная сентенция насчет того, что милей — сто рублей или двести!), то, во-первых, считал Илья, сильны дореволюционные пережитки, во-вторых, темперамент захлестывает: увлекся игрой в фольклор… Недаром вдохновенно выпалил такую оптимистическую примету: «Говорят, коровье молоко пенится — к дождю… а тут, глико — должно́, к шторму! Верно?»
Кто мог бы подумать, что под финал Лев Григорьевич разразится речью, где демагогия переросла черт знает во что! Ему, видите ли, показалось мало уверить семью колониста в предстоящем оживлении края: Лев Григорьевич внезапно побагровел, расстегнул пиджак и, забыв о всякой там стилизации, громоподобно изрек:
— Так вот, дорогие товарищи, помните, кто вам принес счастье. Не пушники, не Госторг, самовольно захвативший остров. Они же вам жить не дают, довели всевозможные стеснения и запрещения до абсурда! В остров нельзя ходить, торф нельзя копать, песцы ваших овец пугают… Да это что — я слыхал, в Сибири одной корове песцы начисто вымя отгрызли! (Если первые обвинительные пункты были просто некоторыми преувеличениями, то последний — неслыханная фантастика!) Ужас что делается! Ничего, друзья, не горюйте. Мы освободим вас от этого ига. Мы покажем зарвавшемуся Госторгу где бог, где порог! Спокойной ночи, товарищи!
Раскалив себя таким образом до 1000°, Лев Григорьевич стремительно попрощался и вышел. Он даже забыл, что не один, что его слушал Илья… как-никак сын директора пушзаповедника!.. А Илья… Илья так и остался сидеть на лавке, боясь поднять взгляд. Но оглядевшись, он, к облегчению, убедился, что слышали эту подрывную речь две старухи и старый-престарый дедушка Павел, — больше никого в доме не было. Не говорить же Илье контрречь! Он решил обратиться к здравому смыслу единственного в доме мужчины.
— Дедушка Павел, надеюсь, что вы… — на долю секунды он замолчал, чтобы собраться с мыслями, но шустрый старичок уже успел воткнуться.
— Не дедушка Павел, а дядюшка Павел, так меня люди зовут. Ты сам-то, парень, откуда?
Что отвечать? Не признаваться же, что он сын Алексея Ивановича…
— Из Ленинграда! — буркнул Илья и выскочил из дому. А выскочив, увидал Льва Григорьевича, поджидавшего его на завалинке. Лицо старшего йодника выражало полное благодушие, он был явно доволен собой и своей агитацией. Как с ним начать воспитательную беседу? Но одернуть необходимо, спускать нельзя. Конечно, он взъерепенится!
— Лев Григорьевич! — сказал Илья с дрожью в голосе. — Какое вы имеете право натравливать местных жителей на пушзаповедник? Подумайте, что вы делаете! Разве это достойно советского специалиста?
Лев Григорьевич стал медленно подниматься, не отрывая от Ильи взгляда; и вот они заняли друг против друга позицию: мощный, пышноволосый мужчина и тоненький стриженый мальчик. Ильюша угадывал, что скажет, с чего начнет оскорбленный им йодный спец. Первым словом будет «Мальчишка!». «Мальчишка, учить меня!..»