Илья невольно взглянул на руку Петрова, которую тот все еще держал поднятой.
— Потом шутили, — смущенно сказал тот, опустив наконец ее и внимательно разглядывая свои веснушчатые короткие пальцы, — что после рукопожатия я несколько дней не мыл правую руку… — И он зачем-то добавил: — Я, кстати, левша!
— Вы любите Маяковского? — спросил Илья.
— Очень! Но руки я мыл в тот же день и не один раз… — Петров улыбнулся. — Примером для меня был сам Маяковский. Говорят, он был сверхчистоплотен… А вместе с тем написал: «Поэт вылизывал чахоткины плевки шершавым языком плаката»… Но мы отвлеклись…
— А я здесь только и делаю, что отвлекаюсь! — признался Илья. — Но что еще говорили о моем брате? Самое главное — как объясняли его смерть?
Пришла пора удивиться Петрову.
— Позвольте, а разве…
— Да, я не верю в самоубийство, — упрямо сказал Илья. — Но это особый разговор. Значит, ваша компания не сомневалась. Ну, что ж… — Он было поднялся на ноги и снова сел. — Уж раз вы о нем судачили, — в голосе его послышались непримиримые нотки, — то, конечно, слышали о письме некой Зыковой?
— Письмо Зыковой? — задумчиво сказал Петров. — Но она клялась Нине, что письма этого она не посылала.
— Что?! — Ильюша опять подпрыгнул. — Она тоже из вашей компании?
— Не совсем. С ней знакома была только Нина. И немного Рахитин.
— Ах, уже и Рахитин! — зло сказал Илья. — Такая цепочка! Может, он и научил Зыкову? Или написал за нее? Уголовное дело! Как же вы не ухватились за такую сенсацию? Могли бы состряпать фельетон для «Красной вечерней»! — Помедлив, добавил: — Извините.
Петров не обиделся. Он пытался заново разобраться: почему заблуждается симпатичный ему, хотя и колючий юноша; отчего вся история с братом представляется ему в каком-то ином свете, чем всем другим? Между прочим, Зыкова уверяла Нину, что письмо-то она сгоряча написала, но не отослала, а потом оно будто бы потерялось. Кто же его послал? Может, действительно Рахитин? Мстил за пощечину? Но мальчик прав: тут уже начинается криминал. Скорей всего, Зыкова соврала…
— Слушайте, Ильюша, — неестественно громко, явно желая изменить тему, заговорил Петров. — Я вам не рассказал о скандале, который произошел без вас в доме Пелькиной. Знаете, кто его учинил?
— Наверное, мой безумный кузен, — равнодушно сказал Илья. — Ему и верно стало сейчас все равно: слишком уж тесен мир, все всё знают и обо всем слышали. Этот неожиданный разговор об Андрее с посторонним, с чужим, вместо встречи с отцом, встречи, от которой он словно бы уклонялся!..
— Представьте, вы угадали, — снова искусственно бодро подтвердил журналист. — Вы ведь ходили сегодня в поселок. Курлов уверяет, что йодник там проводил антисоветскую агитацию… — Петров рассмеялся, но взгляд его был пытливым.
Илья вяло ответил, что преувеличение тут бесспорно, хотя и ему показалось нелепым и безрассудным восстанавливать местное население против пушзаповедника, о чем он и сказал йоднику. Разумеется, он не успел вполне раскусить Льва Григорьевича, не знает, может ли этот спец оправдать политическое доверие, а что ему доверено многое, это факт… И вдруг спросил:
— По-вашему, мой отец поймет все, как надо? И вообще, что он за человек? Я ведь его почти не знаю. Какое у вас впечатление? Он рассказывал о себе что-нибудь?
Петров промямлил что-то вроде того, что не надо торопиться, мол, был случай, когда он написал об одном человеке, председателе колхоза, что́ он за молодец, какой идеальный человек и руководитель, а через месяц того исключили из партии…
— Вы хотите сказать, что это может случиться и с моим отцом? — сухо спросил Илья. — Кстати, я даже не знаю, член партии он или нет.
— Если хотите, — решил свести все на шутку Петров, — я разузнаю! В конце концов, это моя журналистская обязанность! — И он засмеялся, блестя зубами на фоне заходящего (или восходящего, кто его теперь разберет) солнца. — Что касается скандала, — Петров посерьезнел, — то ваш кузен специально привел свидетеля, и Лев Григорьевич с удовольствием все при нем повторил. Что будь у него власть… а она у него, мол, будет… он шугнет заповедник так, что и со зверей и с людей полетят пух и перья!
Илья хмуро:
— Значит, и с моего отца.
— И вообще, мол, довольно миндальничать, — продолжал Петров. — Индустрия все эти поэтичные заповедники с земли сметет!
— А свидетель кто — вы? — хмуро осведомился Илья.