— Это-то верно! — согласился парень.
— Завтра в шесть утра сбор у фактории, — нетерпеливо заключил Курлов. — Оттуда на опытный участок. Сам отведу каждого на его место.
Вернувшись домой, Курлов сразу же прошел к Алексею Ивановичу, словно чутьем угадав, что тот в одиночестве. Стахеев лежал неподвижно, глаза открыты, взгляд устремлен в потолок, будто не видит, не слышит, что кто-то вошел. Тем лучше. Курлов еще минуту назад колебался, сказать директору о затее или не говорить, — теперь ясно, что нет… Потом объяснит, что хотел посоветоваться, но решил не тревожить.
Подойдя к столу, Курлов снял со стены приколотую кнопками карту острова. Стахеев повел на него больным глазом. Бережно, как листовое стекло, держа карту перед собой, Курлов на цыпочках вышел из комнаты.
Остаток дня он просидел за картой, внимательно изучая расположение существующих ныне нор, определяя места будущих нор сообразно с профилем и особенностями местности. Это было не просто дело как дело — это экзамен для его знаний, смекалки, наконец, для его самолюбия. Он понимал, что, когда Стахеев выздоровеет, придется отчитываться перед ним в каждом шаге. Норы надо заложить рационально во всех отношениях. Ошибки недопустимы.
Никого в этот вечер Курлов не видел, сидел запершись в своей комнате, смутно слышал, как сын опять приводил к отцу старшего йодника, но Курлову в этот раз было не до них. Завтра утром он начнет выполнять свой проект. Десять человек во главе с звероводом Курловым выйдут в шесть утра на работу; с лопатами на плечах они шумно пройдут мимо дома Пелькиной.
Сказано — сделано. В шесть утра, не таясь, назло завистливым йодникам, Курлов провел мимо их окон десяток своих рабочих; они затянули по его просьбе песню:
С отточенными железными лопатами на плечах прошли они бравым шагом через становище. Дмитрий Михайлович нес связку флажков на палках (ночь не спал — успел заготовить) и свернутую в трубочку карту; на груди его болтался бинокль.
Выйдя за пределы поселка, обогнув озеро и маяк, прекратили пение: здесь начиналась песцовая заповедная зона, где запрещено шуметь.
На ближнем участке, сразу за кладбищем, предстояло вырыть пять первых, опытных ям. До этой минуты Курлов сам имел слабое представление об их размерах и форме, несмотря на то, что вчера упорно об этом думал. Но на месте он вдохновенно схватил лопату и, уверенно очертив на земле прямоугольник — 40 на 70 сантиметров, — приказал углубить его в землю на полметра. Такие габариты, решил он, вполне соответствуют величине зверька: песец весь поместится в яме (хвост при этом он подвернет) и станет спокойно рыть дальше — ходы и выходы.
Когда первая учебная яма была готова, пять человек разошлись по намеченным Курловым точкам и принялись копать. Земля мягкая, работа должна пойти быстро, и Курлов чувствовал себя на коне.
— А ежели, — спросил колонист, женатый на бойкой женщине по прозвищу «Мойва», — торф попадется, можно домой забрать?
— Ни в каком разе, — отрезал Курлов. — Вырытую землю необходимо оставлять возле ям, она еще пригодится песцу.
С остальными пятью рабочими Курлов двинулся на следующий участок. Всех заранее предупредил, что надо как можно дальше обходить существующие норы. Их трудно заметить непривычному глазу, но стражники норы эти наизусть знали, да и приплод начал уже потявкивать, — на носу июль.
Было теплое, чуть туманное утро; если оглянуться назад, на маяк, — синело спокойное издали море, впереди справа голели горы, слева зеленели горы, впереди прямо — серела и желтела равнина: земля драная, все больше шифер, сушь и лишайник, кое-где пробивалась трава, торчали из земли чахлые кустики, неестественно воткнутые, будто на днях состоялся праздник древонасаждения и не очень удачно прошел, не привились кусты, и мужчины с лопатами идут исправлять дело.
Там и сям вдалеке мелькали фигурки песцов, похожих и на собак и на лисиц: песцы бежали к водопою на речку, бежали к кормушкам на берег моря и просто рыскали в поисках съедобы, вроде выброшенных морем рыб и моллюсков или дохлой птицы. Песцы иногда кричали и лаяли — крик и лай их походил на коклюшный кашель.
Голубой свой зимний отлив давно сменили песцы на рыже-бурый, бока и спины их вылиняли, подшерсток торчал наружу, шерсть на хребте и под брюхом висела грязными лохмами, хвосты измочалились — не было у летних песцов никакой красы, нечего им было беречь, — не то что зимой, когда щеголяли пышным нарядом, — но людей не подпускали они к себе и сейчас. Как ранее сказано, молодой зверовод никогда не чувствовал к ним симпатии, но умел скрывать это от Стахеева. С презрением видел он боковым зрением (хотя и старался не видеть), как песцы бегали взад и вперед по равнине, шарили, нюхали и, беспрестанно присаживаясь, пакостили ежеминутно. Позднее, к полудню, когда потеплеет, они укроются в свои норы. Но есть среди них и любители загорать: эти, напротив, лягут на солнцепеке, и из черных и острых их мордочек выпадут длинные красные языки.