— А я займусь своим очерком, — Павел деловито достал свой блокнот. — Заметили давеча у хозяйки довольно оригинального гостя? Весь в коже, точь-в-точь комиссар двадцатых годов.
— Как же, как же! — оживился Егор Егорыч. — Помнится, видел его еще на пароходе… А кто это?
— Фининспектор. Кстати, тоже романтик своего дела… На днях мы с ним побывали в Териберке. Там сейчас живут лопари, о которых я хочу написать. Их олени когда наскучаются в тундре без соли — идут к морю лизать камни. Приходится и хозяевам перекочевывать с ними ближе к берегу. Так вот мой спутник их всех поголовно записал в кулаки!
— На каком основании? — полюбопытствовал йодник.
— На том, что лопарские девки страсть как любят украшать себя разноцветными лентами. Старухи сидят в дымных вежах, что-нибудь зашивают костяными иголками, а девки гуляют, форсят, несмотря на бедность. Есть, правда, два-три лопаря побогаче, в основном они-то и владеют олешками… хотя по виду их не отличить от прочих. Но наш романтик недолго думал: решил — все кулаки! Я обязательно изображу его в очерке…
— Желаю успеха, — доброжелательно попрощался младший йодник, покидая комнату.
Старший йодник уже заканчивал визит к больному. Стремясь умерить свой бас до шепота, но достаточно веско, он, уходя, запретил Илье говорить с отцом о чем-либо неприятном. Сказал, что у Стахеева серьезный сердечный приступ, подозрительная головная боль, любое волнение для него — прямая угроза. Тут он вдруг заговорщически подмигнул Илье и еще тише, с оглядкой на комнату, где лежал больной, добавил:
— Под неприятностями я имею в виду и наш с Егором Егорычем приезд на остров. Об этом ничего не рассказывайте. Пусть сперва отдохнет, поправится.
— А если спросит?
— Я ему запретил говорить, — строго ответил старший йодник. — Впрочем, насколько я понял его характер, он и в обычное-то время не очень разговорчив. Верно? Лекарство я кладу здесь, — он положил порошки на кухонный стол. — Давайте ему с водой три раза в день. Если понадоблюсь — позовете. А пока до свиданья, юноша.
И конечно, стоило Льву Григорьевичу ступить за порог, как Илья услышал, что Стахеев его зовет. Негромко, спокойно, пожалуй что даже ласково, Алексей Иванович сказал, когда Илья подошел к кровати:
— Как ты понимаешь, я слышал, что́ тебе ш е п т а л доктор. Не бойся, не подведу. Ответь пока на такой вопрос. После всего, что тебе пришлось испытать, почему ты не согласился пожить у тети Розы и тети Гали? Они обиделись.
— Зачем причинять им лишние заботы и хлопоты, — ответил Илья, тоже как можно спокойнее, смотря отцу прямо в глаза. — Кроме того, мне гораздо проще существовать с Рассоповым.
Пожалуй, фамилию эту не стоило называть. Пришлось объяснить, что это ближайший друг Андрея. Как Ильюша и ожидал, последовало долгое молчание, которое было трудно вынести. Лицо отца ничего не выражало, оно словно окаменело, — но что в это время происходило в его мозгу, в больном сердце?..
Илья вообще не мог знать, что происходило с отцом с того дня, с той минуты, как он получил и прочел письмо. Алексей Иванович сразу же ринулся на попутной моторной ёле в Мурманск, а если успеет на поезд и разрешит Госторг, то отправится в Ленинград. По пути он все читал и читал листок с уже затверженными наизусть строчками:
«Дорогой Алексей Иванович, не нам тебя утешать. Знаем, как ты любил Андрюшу, какой это для тебя удар. Наверно, жестоко это писать тебе, но мы уверены, что, живи ты с семьей, беды не случилось бы. Уж когда Ксенички-то не стало, ты должен был поселиться с ребятами. Как можно зеленую, неопытную молодежь оставлять без старших! Да и не тот у тебя возраст, чтобы продолжать кочевать. Пересиль себя, Алексей, и скорей переезжай в Ленинград, пусть Ильюша тебе и не родной. (Не бойся, мы ему никогда об этом не скажем.) Ты прекрасно знаешь, что в этой ужасной истории с Ксеничкой виноват сам: ты Ксеничку бросил, а не она тебя, отсюда и все. Но что теперь говорить… Сейчас нас тревожит, что Ильюша впустил в свою комнату какого-то неизвестного человека, бог знает, чему он Ильюшеньку научит. Мы предложили Ильюшеньке обменяться комнатой с нашим квартирным соседом и жить с нами, но он, дурачок, отказался. Как он живет, чем питается — неизвестно, тем более что нынче стало хуже с продуктами. Очень просим тебя повлиять на него, а лучше всего — приезжай. Сразу же нам сообщи — что́ и как ты решишь.
29 мая 1930 г.
P. S. Мы не решились спросить Ильюшу, писал он тебе, что Андрюшу и хоронили-то в закрытом гробу? — ведь тело его почти неделю пролежало в воде. Прости, что об этом пишем, но нам кажется — ты же должен знать, почему не вызвали тебя телеграммой на похороны. Правда, мы были иного мнения, но Ильюша с этим Рассоповым решили не вызывать.