Он продолжал говорить, объяснять, предлагать, что так противоречило, казалось, его натуре, — он словно боялся замолчать, чтобы Илья не спросил его о том, о чем он не хотел говорить…
И все же пауза наступила, и только Стахеев успел замолчать, как Илья задал ему такой естественный после приоткрывшейся ему тайны, такой прямой и простой вопрос:
— Кто же мой настоящий отец? Он жив?
— Он давно умер, — неохотно ответил Стахеев. Помолчав, добавил: — Я не обманываю тебя: он умер в самые первые революционные годы.
— Он был тоже революционер, как и ты?
Стахеев усмехнулся:
— Он был литератор.
— Ты, конечно, не скажешь его фамилии?
— Отчего же? Скажу: Рахитин. Правда, это его псевдоним, но он так и жил под этой придуманной фамилией… — Увидав, как Илья скомкал в руке письмо и резко рванулся вперед, к его койке, спросил: — Что тебя удивляет? Горький тоже известен как Горький, а не Пешков…
Но Илья не слушал его. Он лихорадочно вспоминал: «Рахитин… Рахитин… В связи с чем называл эту фамилию журналист? Рахитин! Да ведь это его ударил Андрей, оскорбившись за Маяковского! А может, не только поэтому? Рахитин! А что, если… что, если он мой брат?!»
— У Рахитина были другие дети? — волнуясь, заговорил Илья. — До меня или после?
— Был сын, — опять неохотно отвечал Стахеев. — Примерно Андрюшиного возраста. — Он усмехнулся, и эта усмешка была непонятна и неприятна Ильюше.
«Ревность? — подумал он. — Неужели таковы все взрослые и их взрослые сложности? Может, потому он и предложил мне уехать? Значит, я для него не просто чужой — ему даже неприятно меня видеть? Как же я буду принимать от него денежную… мзду? Именно мзду, иначе такую помощь не назовешь… А как мне теперь его называть: ты? вы? Алексей Иванович?»
Илья взглянул на Стахеева и был поражен выражением мучительной боли, исказившей его загорелое, а сейчас побледневшее, изжелта-серое, потное лицо. Илья по-настоящему испугался:
— Тебе нехорошо?.. Доктор запретил тебе говорить, волноваться, а ты… — Илья подскочил к стоящему у изголовья столику, торопливо развернул порошок, налил в стакан воды. Стахеев покорно выпил лекарство. Отдавая стакан, протянул руку к брошенному Ильей на стол измятому письму, еще больше смял и с трудом засунул глубоко под подушку.
— Зря… — сказал он, борясь с одышкой. — Зря заставил тебя прочесть… Решил, что ты должен знать… чтобы не особенно за меня беспокоился… Ладно, давай считать, что про нас с тобой тут ничего не написано… Молодец, что ко мне приехал! А с кем ты ехал? Вот с этим доктором? Ладно, после… Знаешь, сейчас мне лучше опять заснуть… Иди, гуляй!
И он бессильно зажмурился.
«Иди, гуляй!» Превосходный совет, но как его выполнить? Конечно, теперь Илья все вспомнил, и непонятно, как мог забыть! Забыть о том незнакомце, который явился к нему на пятый или шестой день после исчезновения Андрея… Да, сейчас он предельно ясно помнит, что, заслышав звонок, открыл дверь и увидел: молодой человек, лет двадцати двух — двадцати трех (Андрюшиного возраста!), стоит на площадке у входа в квартиру. С полминуты они так стояли, пока Илья наконец не спросил:
— Вам сюда? Это квартира семьдесят шесть…
— Я знаю, — спокойно ответил молодой человек. — Скажите, Андрей Алексеевич дома?
Илья даже не сразу понял, — никто при нем не называл Андрея по отчеству, — может быть, потому вопрос не потряс Илью своей сутью. Лишь помолчав и оценив эту суть, Илья ответил:
— Нет. — И еще помолчал. — Его нет.
— Передайте, пожалуйста, Андрею Алексеевичу, — все так же спокойно продолжал незнакомец, — что к нему заходил… — и он назвал фамилию, которая в тот же миг вылетела у Ильюши из головы. Но странно не только это: странно, что Илья не вспомнил фамилию (и весь эпизод), когда журналист называл ее не один раз, а Илья сопоставил ее с фамилией семинариста из недавно прочтенных «Карамазовых», да еще съехидничал насчет криминальной сенсации, которую Петров мог обыграть в «Вечерке», — нет, он вспомнил все только сейчас, когда фамилию эту назвал Алексей Иванович.
«Рахитин! — внутренне ахнул Илья. — Рахитин! Как мог я забыть?» Тем более что тогда, в Ленинграде, этим не кончилось. Молодой человек пристально вгляделся в Илью и учтиво спросил:
— Вероятно, я имею честь говорить с его братом?
— Да, я брат Андрея Стахеева, — ответил Илья, не обратив внимания на словно бы издевательский оборот «имею честь» (впрочем, сказаны были эти слова без нажима и без малейшей ухмылки, а как бы по привычной старомодности).