— Очень приятно, — сказал Рахитин, вежливо приподняв кепи. И, чуть помедлив: — Быть может, вы возьмете на себя труд передать вашему брату, что в прошлую нашу встречу он меня неверно понял. Я сказал, что недавно один литературный критик упрекнул поэта Владимира Маяковского в том, что он полюбил классово чуждую нам женщину, что, по мнению этого критика, равносильно влечению к обезьяне… — Заметив, что Илья непроизвольно дернулся, он добавил: — Я не успел сказать о своем отрицательном отношении к этому взгляду, как вдруг ваш брат попытался меня ударить…
— Попытался? — вырвалось у Ильи.
— Ну, он даже ударил, — неохотно признался Рахитин, — но я в этот момент подался вбок и удар пришелся в плечо, но это не важно. Во всяком случае, мне неприятно происшедшее между нами недоразумение и я готов осудить циничное мнение данного критика. Собственно, я уже осудил. Так и передайте вашему брату. — Он помедлил. — И передайте, — голос его заметно напрягся, — что письмо Зыковой переслал ему я… (еще напряженнее), о чем весьма сожалею.
При этих, как видно, самых главных для него словах, Рахитин опять приподнял кепи и, перейдя площадку, стал неспешно спускаться по лестнице. На следующей площадке он обернулся и в третий раз приподнял кепи. (Именно к е п и, — кепкой, и уж подавно — кепчонкой, его головной убор из коричневого вельвета было бы грешно назвать.)
Знал или не знал Рахитин о том, что Андрей уже почти неделю назад исчез? Зачем он пришел? Для чего это ему было нужно? Оправдаться в глазах друзей, если они уже знают об исчезновении Андрея? Просто из любопытства — увидеть своего сводного брата? С в о д н ы й! Такое слово встречалось Илье в старой литературе… Мог ли он подумать, что случай сведет его с этим словом в жизни? И знал ли Андрей, что Рахитин — тоже его сводный брат? Илья и Рахитин — от одного отца, Илья и Андрей — от одной матери. Андрей был старше Ильи на шесть лет — мать могла рассказать ему в с е о разрыве с отцом… Значит, когда он ударил Рахитина, он хорошо знал, что бьет не чужого, не постороннего ему человека?
…Но почему встреча с Рахитиным волнует Илью сейчас чуть ли не больше, чем столь неожиданное признание Стахеева? Может, потому, что не было у него к Стахееву и раньше чувства сыновней близости? Правда, он объяснял это себе редкими встречами и тем, что тот и в письмах интересовался жизнью, ученьем, успехами старшего сына явно больше, чем самим существованием младшего, и Илья не испытывал от этого ни досады, ни ревности…
Да и таинственное появление Рахитина тоже волнует его не само по себе, а тем, что оно каким-то боком касалось жизни (а если тот действительно переслал письмо Зыковой, то и смерти!) любимого брата… Если же все это лишь фантазия, нелепый наговор на себя, то лучше сейчас ни о чем не думать, а внять совету — «Иди, гуляй!».
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Да, идти гулять, несмотря на дождь, на все еще не утихший ветер, отсутствие мало-мальски подходящей одежды. Может, надеть кожан? Кожан… отчима, успевшего опять заснуть? Ну уж нет! Илья набросил на плечи свою городскую курточку и покинул факторию. Он знает, куда пойдет: не к журналисту, не к йодникам — те непременно станут расспрашивать, как чувствует себя больной, о том, о сем… Он пойдет к председателю поселкового Совета, спросит, как быть, если директор всерьез расхворается и придется его отправлять в мурманскую больницу. Лев Григорьевич внимателен, даже добр к Алексею Ивановичу, но все-таки он только бывший врач, он давно не практиковался — а вдруг что-нибудь проморгал. Илья никогда не простит себе, что не позаботился о Стахееве, так тяжело перенесшем гибель Андрея.
Постучавшись в дверь председательского дома и не услышав в ответ ничего, кроме детского гвалта, Илья смело вошел и увидел, как пять молодцов, в возрасте примерно от десяти лет до одного года, заняты несусветной потасовкой и перебранкой: не то они ссорятся, не то веселятся. Заметив Илью, все пятеро моментально смолкли и с интересом на него уставились. Сидевший на полу в кругу ребят председатель, как и в прошлый раз, небритый и озабоченный, поднялся навстречу посетителю:
— Вам что, товарищ?
Илья поздоровался, отрекомендовался, назвавшись сыном директора (а как он мог иначе?), и коротко изложил свое дело. Он сразу смекнул, что перед ним хотя и замотанный, но неплохой дядька, когда прочел на его лице неподдельное сочувствие. И верно, председатель немедля пообещал, что как только погода уймется, он постарается переправить Стахеева в город, если это больному понадобится, или же экстренно вызовет оттуда врачебную помощь. Должен скоро вернуться из Архангельска пароход «Сосновец» — на нем больному будет спокойнее и удобнее, чем на боте. Ну, а когда председатель начал хвалить Алексея Ивановича, говорить, какой он замечательный специалист, — детям это показалось неинтересно, или у них кончилось терпение, но они подняли шум пуще прежнего: принялись кричать, тузить ногами и кулаками в пол, в стены, — казалось, вот-вот разнесут дом по бревнышку. Председатель в отчаянии прыгнул к ним и охрипшим голосом прокричал: