— И что же вы решили? — с трудом совладав с собой, спросил Илья девушку. — Вы согласны, что тут ничего не придумано, что все это правда? Ну, если не считать каких-то деталей…
— Да, мама мне так и рассказывала, — подтвердила девушка. — А кое-что я и сама помню…
— Так в чем же дело? Ведь для печати можно изменить имена, — возбужденно предложил Илья. — Никто и не узнает, что это ваш папа.
Молчание. В комнате заметно стемнело, небо заволокло сильнее, газеты на столе посерели, кумач поблек. Саночкино чуть простоватое, но миловидное лицо с загорелым выпуклым лбом выражало упорство: нет, нет и нет!
— Жаль! — вздохнул Илья. — Это все должны прочитать. Не скрою, я даже не ожидал от Петрова… А так… зря пропадет такой страшный рассказ!
— Почему пропадет? — возразил Лейкин. — В сундуке еще сохранней будет. Недаром названо — семейная быль. Значит, не всем напоказ.
В Илье бурно заговорил историк и пропагандист, он хотел крикнуть: «Как же вы, клубный работник и передовой комсомолец, не хотите помочь заклеймить такое вопиющее прошлое?!» Но он сдержался. Ибо на донышке души шевельнулось: «А если бы у моего неведомого отца оказалась не слишком-то безупречная биография и об этом вдруг кто-нибудь написал бы в газете?.. Почему-то отчим не захотел же сказать о нем хотя бы два слова. Ничего, кроме того, что тот не был революционером. Правда, не противопоставил ему и себя, хотя сам-то как раз боролся за счастье таких вальцовщиков…»
И второй раз за этот день всплыл в памяти Ильи визит неизвестного молодого человека, носившего фамилию Рахитин — либо просто однофамильца, либо сына подлинного Ильюшиного отца, которого сам Илья никогда не увидит, если Стахеев ответил честно и тот действительно умер.
— А почему последние дни не видать вашего папы? — спросила Саночка (может, просто хотела переменить тему).
— Алексей Иванович нездоров, — неохотно ответил Илья.
— Наверно, простудился, когда ездил в Мурманск?
— Скорее устал, — все так же вяло пояснил Илья. («И все-то она замечает, все хочет знать!..»)
— Хотите, мы для него… и для вас… — не унималась Саночка, — приготовим обед из рыбы? Больше-то здесь ведь не из чего… Можно посмотреть вашу кухню?
— Еще что выдумаешь? — помрачнел Лейкин. — И что ты суешься куда не спрашивают?
— Вот именно! Тебя не спросили! — огрызнулась Саночка. — А можно к вам сейчас зайти? — обернулась она опять к Илье. — Извините, как вас зовут, вы сказали?
— Илья… — несколько растерялся от ее нажима Ильюша.
— Алексеевич! — язвительно дополнил Лейкин, вспомнив, как отрекомендовался тот в начале знакомства.
Илья засмеялся.
— Спасибо, Саночка Александровна, — сказал он ласково. — Сейчас, к сожалению, придется воздержаться — Алексей Иванович недавно заснул. А в другое время мы будем рады гостье. Готовить не надо — нам с Курловым тоже следует привыкать к робинзонаде.
— Кто ж из вас Пятница? — осведомился Лейкин.
— Предположим, я, — поддержал культурную шутку Ильюша.
— А мы с ней, стало быть, дикари, — продолжал иронизировать Лейкин.
— Вот и отлично! — весело заключила Саночка. — Я с удовольствием поиграю в дикарку-библиотекаря… по совместительству — повара!
И на этом они расстались.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Песцовые кормушки — это были маленькие деревянные домики с чердаками. На чердак вели сходни, приставленные к слуховому окошку. По сходням песцы взбирались на чердак и ели раскиданный там корм — вяленую конину, вымоченную соленую рыбу, сухие тресковые головы. Помещение под чердаком служило ловушкой: одна доска в потолке была подвижно́й, секретной и, определенным образом настороженная, опускалась вниз, как только песец на нее наступал. Так ловили песцов для медицинского осмотра, так же станут ловить для промышленных целей, попросту говоря, чтобы содрать шкуру.
Одна из кормушек стояла недалеко от обрыва. Как раз под ней и тянулись по отмели на два километра в ту и другую сторону зеленовато-бурые валы: в этих местах, с южной и юго-западной стороны острова, море больше всего выбрасывало водорослей. Шторм работал почти двое суток без передышки и наконец истощил свои силы. Результат его работы — валы: их высота доходила до полутора метров, они состояли из ламинарий, из драгоценных йодных водорослей. Всеводное волнение, произведенное штормом, достигло глубины моря, водоросли были сорваны с привычных, родных мест на дне, сдвинуты вместе с песком и камнями по направлению к берегу, дьявольски скручены, еще и еще пересыпаны гальками и песком и, сжатые в плотную массу, выдвинуты на отмель.