— И что он ответил?
— Да, кажется, заступился… Но тут же признался, что сам спровоцировал меня на такой вопрос… (Возбужденно). Откуда сейчас-то у Егора Егорыча взыграл характер? Проснулось самолюбие? Или всерьез восстал против перегибов? Этак можно считать, что вы с ним поладите!
— Посмотрим, посмотрим, — ответил Стахеев словами Егора Егорыча, но спокойно, без малейшей доли задора. — Но зря уповаете, что мой лекарь покинет остров. Вот увидите, завтра же не утерпит и станет вовсю распоряжаться.
— Неужели Егор Егорыч спасует? — огорченно спросил Илья.
— Вот это не знаю… А вам, ребятки, спасибо за сочувствие, за компанию. Пойду навестить своих подопечных… если йодники еще не прогнали их с острова… — Он ласково положил руку на плечо Ильюше: — Ты поживи здесь, пока сравнительно тепло, тихо. Мурман редко бывает такой приветливый.
Илья встрепенулся:
— Да я с удовольствием! — и с удовольствием рассмеялся. — Если Митя меня не прогонит! — Он сразу же посерьезнел и робко, просительно поглядел на Стахеева: — А можно остаться мне до весны? Заодно подготовлюсь к экзаменам…
— Даже так? Попытаюсь тебе помочь, — словно бы благодарно улыбнулся Стахеев.
И пошел по тропинке в глубь острова, привычно постукивая палкой по жесткой, как терка, почве. О чем он думал? О покойном своем любимце Андрюше? Или все-таки уже об Илье? О том, сможет ли он привыкнуть к нему, как к сыну? И надо ли привыкать? И привыкнет ли к нему Ильюша? Полюбят ли они друг друга? Кто это может знать?
Илья и Павел долго смотрели ему вслед. О чем они думали?
Павел, пожалуй, казнился тем, что в первые дни знакомства с йодниками слишком увлекся их грандиозными планами, забыв про песцов, про Стахеева, а ведь до приезда йодников считал его единственным и законнейшим владетелем острова сокровищ!
А Илья думал: так вот, значит, каким сильным и мягким бывает его отец. Да, отец, он не хочет его называть иначе… Настоящим сыном хочет быть и Илья. Получится ли это? Надо преодолеть все трудности и сложности, растопить тот холодок, который возник между ними после неожиданного признания Стахеева… А может, эта ледяная купель была им обоим на пользу?
Так думали Павел Петров и Илья Стахеев, глядя вслед Алексею Ивановичу, медленно уходившему в недра острова. Вот он оглянулся и приветственно помахал им своим кожаным шлемом. Помахали ему и они своими ленинградскими кепками, на несколько часов с ним простились и — повернули к дому.
…И тут, неизвестно откуда, словно опять из ничего, из воздуха, перед ними явилась такая знакомая, так надоевшая за последние дни фигура: конечно, это был Дмитрий Курлов. Он встал поперек тропы и страстно заговорил:
— Вы считаете, что история с печками и кормушками меня уничтожила? Наоборот, она меня закалила. Чего вы моргаете, товарищ газетчик? Лучше выньте-ка свой блокнотик и запишите, что́ я сейчас расскажу. Вы ведь все сочиняете про политику, про классовую борьбу… Послушайте одного инженера, с которым я ехал в поезде. Он так говорил соседям: «Что вы толкуете тут — Европа, Советский Союз, борьба классов… Мне про Европу надо знать лишь одно: Лондон — это образец естественной очистки пресной воды в сказочных количествах. Рига — пример снабжения грунтовой водой без всякой очистки. Роттердам — город с идеальным исследованием воды и стерильной чистотой на территории станции. Цюрих — пример озерного водоснабжения. Гельсингфорс — огромный химический завод для искусственной обработки и исправления по природе негодной воды. Гамбург — пример открытых фильтров и стремления заменить речную воду грунтовой… (Задыхаясь от нетерпения.) — Вот и все, что мне нужно знать о Европе. Мне совсем ни к чему знать и помнить о том, что Гельсингфорс — центр какой-то лапуасской организации, а Гамбург — место недавних революционных боев пролетариата». — «А Москва?» — кто-то задал инженеру вопрос. «Что ж Москва… Москва — пример двойной фильтрации и пока лучший водопровод в СССР, и только». Так говорил инженер-водопроводчик. Небось скажете — порол чушь, нес ересь? А я считаю — это человек д е л а. Он плюет на все остальное с высоты своей водонапорной башни… И правильно делает!
Это была самая длинная и щегольская речь Курлова за всю его двадцатитрехлетнюю жизнь. Он наслаждался ею, он вызывающе глядел на слушателей, выставив им навстречу свое скуластое упрямое лицо.
Павел молчал, а Илья не выдержал: