— Митя, да у тебя превосходная память! И сильный выразительный голос. Что, если тебе выступать на эстраде? Хотя бы вот с этим номером — с водокачкой… пусть даже что-нибудь переврал. Кстати, ты приготовил обед для Алексея Ивановича? Он вернется часа через три.
Когда оскорбленный Курлов ушел, Павел тихо, с упреком сказал Илье:
— Уж ты с ним слишком жестоко… Да и не по существу. Его политмалограмотность надо исправлять терпеливо.
Илья горячо:
— Я знаю! Но мне стало жалко Алексея Ивановича: как же он одинок, если терпит возле себя такого брехуна и истерика… — Илья вздохнул. — Будь здесь вместо меня Андрей, он сумел бы его терпеливо выправить… — Застенчиво посмотрел на Павла. — Хотите знать, о чем мы с Андрюшей перед сном разговаривали? Ведь вы тоже старше меня на шесть лет… Вы никогда не думали — какими мы станем еще через шесть лет? А через двадцать? Тогда разница между нами почти сотрется… А через полвека… если мы доживем до такого преклонного возраста. Будем ли мы сравнительно толковыми стариками, с которыми молодые станут считаться, и будем ли мы полезными обществу? И каким будет тогда само общество? И что мы скажем инженеру-водопроводчику, коли он тоже доживет… или воскреснет? — Илья поморгал. — Павел, вам не смешно, не дико то, что я сейчас говорю?
— Ничуть, Ильюша, — серьезно ответил Павел. — Я, правда, об этом пока не думал, но… — Он огляделся вокруг — взглянул на равнину, на горы, на море, на небо, на незакатное красное солнышко. — Но недаром же мы с вами оба полуночники!
Он вынул из нагрудного кармана часы:
— И все же недурно бы… презренной прозой говоря… часика полтора вздремнуть… Уж очень мы разгулялись за эти круглые сутки. — Он тяжело переступил с ноги на ногу. — Как вы, Ильюша?
— Пожалуй, — откровенно зевнул Ильюша. — Если нас не разбудит Курлов… (Беспокойно). А как же отец? Я хочу его встретить…
— А мы проснемся к его приходу. Будет как раз чудесное раннее утро…
— Ну, что ж, — Илья торжественно обвел весь горизонт — от края до края — своей изрядно-таки обветшавшей за эту неделю кепчонкой. — До завтра, товарищ Колдун! До раннего чудесного утра!
И два полуночника согласно зашагали к фактории. Там успеют и отдохнуть, и немного прибраться в кабинете Стахеева — подметут пол, вскипятят чайник. Пусть вернувшийся из похода хозяин найдет там привычный домашний уют.
1930—1985
КАРНАВАЛ
Очерк
Подходим на ёле к Териберке. Половина второго ночи. Прощаюсь, выскакиваю на брюгу. В становище еще не все спят. Многие только что пришли с промысла, разбирают, развешивают на просушку снасти. Спрашиваю дорогу к общежитию: председатель местного кооператива уехал по служебным делам в Мурманск и я на несколько дней займу его койку. В этой же комнате живет начальник милиции.
Начальник милиции еще не спал. Окно комнаты было обращено на северо-запад, и прямо в окно светило обветренное красное солнце. Начальник читал в постели сочинения А. И. Свирского, — по-видимому, томился бессонницей. Новому человеку обрадовался. Мы завели беседу.
Начальник был прежде профессиональным кондитером, работал в Твери. В 1927 году оказался безработным и вздумал махнуть в Мурманск, где открывалась тогда, как ему сообщила одна знакомая, большая кондитерская фабрика. Кондитерской в Мурманске не было еще и в проекте, и тверяк, очутившись за Полярным кругом без гроша в кармане, поступил простым милиционером в мурманский административный отдел. Погодя его назначили участковым в Териберку. А нынче, в порядке выдвижения, послали на милицейские курсы по повышению квалификации в Ленинград и оттуда опять в Териберку, уже начальником районной милиции. Бывший кондитер теперь — гроза хулиганов, всех возможных и настоящих преступников Восточного Мурмана.
…Заснуть оказалось нелегко и после беседы. Клопы! Ничуть не стесняясь полуночного солнца, они звучно шлепались на меня с дощатого потолка. Я стряхивал их на пол, беспомощно озираясь на соседа. Он улыбнулся и философски промолвил:
— Клопы у нас крупные, что лапти. — Затем, как бы извиняясь, промолвил: — А что делать? Химсредств нет. Хоть из нагана по ним стреляй!
Я нерешительно предложил:
— Может, посидим на бережку?
Начальник милиции охотно согласился. Встал, оделся, снял с гвоздика свою потрепанную океанскими ветрами фуражку с черной тульей и красным околышем, что так мирно гармонировала с расшитым черными и красными узорами тверским полотенцем, висевшим на том же гвоздике, и мы отправились.