В жизни и творчестве Цицерона заложено противоречие между широтой его взглядов, охватывающих весь мир, и узостью его «муниципального» мировоззрения. Вслед за своим дедом он скорбит по поводу введения тайного голосования в народных собраниях: оно, на его взгляд, открывает возможность для разного рода злоупотреблений, а, главное, подрывает господство «лучших» — оптиматов; располагая наибольшими материальными возможностями, духовным авторитетом, влиянием на граждан, они способны по-настоящему заботиться об интересах республики и вести ее вперед. Цицерон защищает достоинство и авторитет сената, он видит в нем своего рода «муниципальный совет» Рима, хоть и клеймит неповоротливость сенатского сословия и осуждает распри, парализующие деятельность сената. Цицерон потерпел поражение тогда, когда непреложно выяснилось, что система не работает: мелочность и глупость сенаторов, непостоянство черни, бросающейся ив одной крайности в другую, родственные союзы сводят на нет усилия Цицерона. Л ведь Рим, может быть, избавлен был бы от новой гражданской войны, если б сенаторы согласились уступить Октавиану ту роль, на которую хотел определить его первоприсутствующий сената, «принцепс», вождь, первый среди равных, человек, чья власть покоилась на единственном основании — на искусстве слова. Такое положение не могло держаться долго. Цицерон своими речами одерживал победы в сенате, и тотчас Клодий или Антоний подстрекали наемников, и бурный мятеж губил дело.
В трактате «О государстве» Цицерон убедительно показал, сколь необходим был Риму «кормчий республики», princeps, но никогда он не призывал к насильственному захвату власти. Оратор всегда проповедовал уважение к порядку и закону. Цицерон вдохновлялся идеями Платона, его идеальным государством. Но в отличие от Платона у Цицерона была надежда осуществить мечту, ведь такое почти совершенное государство существовало на протяжении целого века в Риме Сципионов. Там, в Риме Сципионов, Цицерон видел воплощение идеальных ценностей, всегда его привлекавших — там цвела щетинная дружба, подобная той, что связывала Лелия и Эмилиана, там в ученых занятиях и мирном труде протекала жизнь старых людей, они возделывали свои наделы, читали сочинения философов и историков и не опасались, что явится какой-нибудь разбойник и отнимет все их достояние, а заодно и жизнь. Но Рим, в котором жил Цицерон, утратил счастливое равновесие. И он стремился к устроению государства, которое было бы в состоянии сохранить относительную гармонию образующих его сил. Быть может — кто знает? — если бы удалось победить Антония, идеал Цицерона начал бы осуществляться еще при его жизни. Осуществить его ценой огромных усилий сумел только Август, чье правление дало римлянам «мирный досуг в сочетании с достоинством», о котором мечтал Цицерон.
Одной из опор империи стал «муниципальный» строй жизни, о котором мы не раз рассказывали на протяжении этой книги. Каждый провинциальный город воспроизводил облик Рима — Рима золотых лет республики, к которому всегда была обращена мысль Цицерона: его Капитолий, базилики, курию и, что важнее всего, его обычаи и традиции, его систему ценностей. «Краткое наставление по соисканию магистратур», которое Квинт некогда написал для брата, теряло свой смысл в самой столице империи, но полностью сохраняло его в любом городе, где каждый знал каждого и находил удовольствие в том, чтобы, встретив человека на форуме, приветствовать, назвав его по имени. Обыватели, простые и деятельные, составляли основу империи, бесчисленные городки стояли твердо, империя их поддерживала, спасала от бед и варваров, и, пока было так, бескрайняя держава и ее провинции жили в спокойствии и мире. Благодаря Цицерону муниципальный дух сохранился надолго. Каждый местный оратор, выступая в столице провинции перед трибуналом наместника или перед де-курионами в родном городке, равнялся на Цицерона, старался подражать ему. И отзвук речей великого оратора выводил грошовые тяжбы за пределы ничтожных городков и сел, придавал им достоинство и мощь. Благодаря им, этим провинциальным ораторам, Цицерон на протяжении веков оставался символом и воплощением римской культуры. Постоянные ссылки на его сочинения лишний раз доказывают духовное единство мира империи. И духовное ее единство было немыслимо не только без долго еще жившей веры в римских богов-спасителей, в гений императоров, но и без веры в могущество цицероновского слова.