Он удалился и я проснулся» (De re publ., VI, 9—29).
Таков знаменитый «Сон Сципиона». Он оказал огромное влияние на европейское человечество. Его комментировали и языческие ученые, и христианские Отцы Церкви. Данте подражал ему, Петрарка перелагал в своей «Африке». Буркхардт рассказывает, какое удивительное впечатление производил «Сон Сципиона» на людей Возрождения. «Эти языческие небеса… — говорит он, — вытесняли христианские небеса». И свои надежды на бессмертие они основывали уже не на Священном Писании, а на «Сне Сципиона»{55}. Нет никакого сомнения, что Шекспир думал об этом же видении, когда писал:
Взгляни, как небосвод
Весь выложен кружками золотыми;
И самый малый, если посмотреть,
Поет в своем движенье, точно ангел,
И вторит юнооким херувимам.
Гармония подобная живет
В бессмертных душах; но пока она
Земною грязной оболочкой праха
Прикрыта грубо, мы ее не слышим.
Гофман рассказывает, что прочел «Сон Сципиона» еще ребенком. Он произвел на него неизгладимое впечатление. «Я, помню, убегал иной раз в светлые лунные ночи из дому и прислушивался, не донесет ли ветер до меня отголоски тех чудных звуков»{56}.
И подобное восхищение понятно. Я не знаю другого произведения, которое столь решительно отрясает от себя прах земной. Ни одна чувственная, эгоистическая мысль не примешивается к блаженству праведных. «Сон Сципиона», словно стрела, устремленная в небо к звездам. А прозрачный, торжественный язык создает полную иллюзию того, что мы сами побывали на Млечном Пути, осыпаны звездным светом и приобщились к блаженству праведных.
Тут встает один очень интересный вопрос. В чем заключаются муки грешников, для человечества не составляет загадки. Мы прекрасно представляем их себе по аналогии с нашими лагерями и застенками. Но, по выражению Лермонтова, «нам небесное счастье темно». Каково будет то блаженство, которое вознаградит праведника за все страдания земной юдоли? Это каждый представляет в соответствии со своими вкусами и фантазией. У мусульман, например, праведные попадают в роскошные сады с пальмами и гранатами, где нет ни палящего солнца, ни мороза и царит густая тень. Там текут реки из вина, меда и молока, которое никогда не скисает. Избранники Аллаха лежат на ложах с парчовыми подкладками и зелеными подушками; на них зеленые одеяния из сундуса и парчи и ожерелья из серебра. Им прислуживают вечно юные отроки, «подобные рассыпанному жемчугу». Они обходят пирующих с чашами и кубками из хрусталя. Вино имеет вкус имбиря, и от него никогда не болит голова. Обитатели райского сада едят плоды и птичье мясо. А вокруг них гурии, «черноокие, большеглазые, подобные жемчугу», «которых не коснулся еще ни человек, ни джинн». Они вечно остаются девственницами, хотя ежедневно услаждают праведников. «Поистине, — восклицает пророк, обращаясь к мусульманам, — это для вас награда, и усердие ваше отблагодарено!» (Коран, 56: 11–37(38); 47: 15(16)-17; 76: 11–22; 55: 46–78; пер. И. Ю. Крачковского){57}.
А у скандинавов павшие на поле боя герои попадали в Вальгаллу, чертоги Одина. Жизнь их совсем не похожа на жизнь мусульманских святых. «Всякий день, лишь встанут, облекаются они в доспех и, выйдя из палат, бьются и сражаются друг с другом насмерть. В том их забава. А как подходит время к завтраку, они идут обратно в Вальгаллу и садятся пировать» вместе с самим Одином. Едят они всегда одно и то же — мясо вепря по имени Сэхримнир. Каждый день его варят, а к вечеру он снова воскресает. Мясо они запивают пивом{58}. И эти боевые утехи для них — самое сладостное наслаждение.
А в чем же заключается блаженство праведников согласно Цицерону? Они внимают музыке сфер, заключающей в себе тайны мироздания. Ведь вся земная поэзия, музыка, науки — это лишь ее отголоски. Они беседуют с прекрасными и мудрыми звездами и постигают планы Бога. Это еще яснее сказано в написанном несколько лет спустя диалоге «Тускуланские беседы». Сбросив земные оковы, душа летит ввысь, подобно птице, и возносится на небо. Там, освободившись от всяких мелочных забот повседневной жизни, она всецело отдается познанию мира. Ибо «от самой природы заронена в наши умы некая ненасытная жажда истины». А при виде дивно прекрасных мест, куда попадет душа, в ней зажжется неугасимая жажда познания. Ведь именно красота окружающего мира еще здесь, на земле, пробудила в нас страсть к знаниям. Нас поражает вид морских заливов или ревущего океана. «Каково же должно быть зрелище, когда предстанет нам вся земля с ее положением, видом, очертаниями?» Ведь видим и слышим мы не глазами и не ушами. Часто бывает, что, глубоко задумавшись, мы не видим и не слышим того, что перед нами. Между тем наши глаза и уши вполне здоровы. Дело в том, что это лишь окна, через которые созерцает мир наша душа. Но окна эти часто замутнены. Какое же дивное зрелище откроется душе, когда между ней и вселенной не будет этих тусклых окон! (Тих., I 44–48).