Остается сказать о мотивах преступления. У Клодия были все причины жаждать смерти Милона. Ведь он сам баллотировался в преторы. Между тем Милон добивался консульства. Но претор подчинен консулу, и Клодий был бы связан по рукам и ногам, если бы Милон достиг этой магистратуры. Все видели, как Клодий собирал сходки, вопил, пригоршнями давал денег для подкупа — и все это не для того, чтобы быть выбранным самому, а чтобы сорвать выборы Милона. Он вложил в это неслыханные средства. Между тем к 18 января стало ясно, что планы его провалились и ненавистный враг станет все-таки консулом. Ему оставалось одно — пойти на политическое убийство. В эти дни он начал вербовать и стягивать в Рим самых отпетых головорезов, тогда же обмолвился Фавонию, что жить Милону осталось недолго.
Но, скажут, ведь и Милону очень выгодно было убрать со своего пути Клодия. В том-то и дело, что нет. Во-первых, не консул зависит от претора, а претор от консула. Во-вторых, ведь вся популярность Милона держалась на том, что он — борец против Клодия. Если бы не он, Рим был бы во власти разнузданного насильника. Это и был его главный козырь на выборах. И вдруг он перед голосованием убивает Клодия, то есть режет курицу, которая несет золотые яйца (Сiс. Мil., 33–34).
Речь Цицерона построена поистине блестяще. Казалось, успех защите был обеспечен. Но в день суда случилась катастрофа.
Цицерон всегда волновался перед выступлением. Сейчас же у него были вполне реальные причины для тревоги. Неистовство банд Клодия все усиливалось. В первые же дни дошло до того, что присяжных и председателя чуть не убили. Они официально обратились к Помпею с просьбой, чтобы он обеспечил им охрану. Тот приказал оцепить Форум вооруженными людьми. Утром должен был выступать Цицерон. Милон знал, что по улицам бродят толпы вооруженных хулиганов, и боялся, что встреча с ними окончательно расстроит его впечатлительного друга. И он посоветовал своему защитнику ехать на Форум в закрытых носилках. Этот совет все и погубил.
Носилки остановились у самых Ростр. Цицерон вышел и огляделся. Он ожидал увидеть толпы зрителей, которые всегда перед его речью наполняли площадь. И вдруг вместо того он «увидел Помпея, сидящего словно посреди военного лагеря, увидел сверкающий оружием Форум». Ни единого слушателя, никого из тех, на чьих душах он привык играть. И с ним случился нервный срыв. Звучный голос оборвался. Он дрожал как лист, и лепетал что-то невнятное (Plut. Сiс., 35). Результат был самый плачевный. Милон был осужден большинством голосов и уехал в изгнание. Он отправился в Массилию, нынешний Марсель, очаровательное место на берегу моря. Вскоре он получил из Рима посылку. Он открыл ее — то была речь Цицерона в его защиту, которую его друг издал, чтобы в глазах сограждан обелить его доброе имя. Милон внимательно прочел ее.
— Если бы она и вправду была произнесена, мне не пришлось бы теперь лакомиться массилийской рыбой! — задумчиво заметил он.
Прошел ровно год со дня суда над Милоном, и Цицерон надолго покинул Рим. Согласно предписанию сената он был назначен наместником малоазийской провинции Киликии.
Для всякого другого это была бы радостная новость. Цицерон так и не смог привести в порядок свои расстроенные имущественные дела. А управление богатой Киликией разом поправило бы его положение; мало того, он мог там разбогатеть. По слухам, Аппий Клавдий, предыдущий наместник Киликии, не только нажился сам, но обеспечил своих детей и свояков. Не говоря уже о том, что это было весьма лестное и почетное назначение. Поэтому люди на улице поздравляли Цицерона. Увы! Наш герой совсем по-иному воспринял эту весть. Человек порядочный и честный — он просто физически не мог бы воровать и вымогать у своих подданных деньги. Для него наместничество означало только одно — он опять на год должен покинуть свой обожаемый Рим. Это его убивало.
Ехал Цицерон как на смерть. Застревал буквально на каждом шагу, цеплялся за любой предлог хотя бы один лишний день побыть в Италии. Он останавливался в каждом своем имении, заезжал по дороге ко всем друзьям и знакомым, жалуясь на болезнь или дурную погоду, неделями торчал в каком-нибудь италийском городишке. Достаточно сказать, что выехал он из Рима в начале апреля, а на место прибыл в последний день июля.
Хуже всего было другое. Цицерон тогда в сенате не решился отклонить назначение — ему показалось это некрасивым. Теперь же он проклинал себя за это: дурак, как мог он согласиться ехать в эту чертову Киликию! Он ныл и изводил друзей и спутников. Особенно доставалось верному Атгику. Цицерон писал другу каждый день и надрывал ему сердце своими жалобами и стенаниями. Наконец, даже этот ангельски терпеливый человек не выдержал.