Его близкие пришли в ужас, узнав об этом безумном решении. Атгик и Туллия умоляли его одуматься, взвесить все, хотя бы подождать, чем кончится война в Испании. Ответ Цицерона поистине удивителен. Чего ждать? — спрашивает он. Может быть, они надеются, что победит Помпей? К нему хлынут все прежние враги, станут лебезить перед ним, и тогда «сколь славен, сколь почетен будет мой приезд к Помпею!» Нет, «нужно именно покинуть победителя, а не побежденного». Победитель устроит резню, введет проскрипции и установит «царскую власть, невыносимую не только для римлянина, но для какого-нибудь перса». Он решил разделить участь побежденных (Att., X, 8, 1–6).
Итак, Целий говорил, что примкнуть следует к победителю и считать, что прав тот, кто сильнее. Цицерон же думал, что идти следует за побежденным и правым считать того, кто слабее. «Я никогда не хотел быть участником его победы, но я жажду разделить его несчастье», — говорил он о Помпее (Att., IX, 12, 4).
Цезарь был на пути в Испанию, когда узнал о решении Цицерона. Новость эта застала его врасплох. При всем своем обширном уме он, по-видимому, плохо разбирался в людях. Это показали дальнейшие события. Все его любимцы, все самые доверенные и приближенные люди тайно предавали его. Убили его друзья и любимые офицеры. Вот и сейчас он был абсолютно убежден, что покорил оратора. Легкая светски-литературная беседа, заманчивые обещания и щедрая порция лести — что еще нужно? Вот почему он был буквально ошеломлен. Целий, который находился тогда в его войске, рассказывает, что Цезарь вошел к нему страшно взволнованный и, едва поздоровавшись, выложил поразительную новость. Он просил, чтобы Целий употребил все свое влияние и остановил Цицерона от рокового шага. Целий, по его собственному выражению, «был убит». Он решил сделать все, чтобы вырвать друга из лагеря обреченных. Тут же он написал оратору письмо, где с совершенно несвойственными ему серьезностью и волнением заклинает Цицерона подумать о детях и хотя бы ради них не губить себя (Fam., VIII, 16). Это письмо после того, как его прочел сам Цицерон, попало в руки его сына и племянника. Мальчики рыдали навзрыд, читая его и представляя, что ожидает их семью (Att., X, 9, 2).
Немедленно весь хор клевретов Цезаря, повинуясь незримой палочке дирижера, заныл и заплакал, умоляя Цицерона одуматься. Даже грубый Антоний написал ему письмо, уговаривая остаться ради Туллии (Att., X, 8 а). Сам Цезарь немедленно взялся за перо и написал следующее: «Я никогда не сомневался, что ты не сделаешь никакого опрометчивого или необдуманного шага. Но меня взволновала людская молва и я решил, что мне необходимо написать тебе и просить ради нашей дружбы — не езди к ним теперь, когда их дело проиграно, ведь ты считал, что этого не следует делать даже тогда, когда у них все еще было благополучно. Ты нанесешь тяжкую обиду нашей дружбе и причинишь себе самому неприятности, если не смиришься с судьбой (потому что ведь для нас все складывается великолепно, а для них совершенно неудачно) и не последуешь за нами — ведь они не изменились с того времени, как ты решил бежать от их замыслов. Или, может быть, ты осуждаешь какой-нибудь мой поступок? Для меня это было бы всего горше. Молю тебя именем нашей дружбы, не делай этого. Наконец, что более всего подобает честному и миролюбивому человеку, честному гражданину, как не уйти от гражданских смут? Некоторые желали бы этого, но страшатся опасности. Но ты, зная мою жизнь, зная мою дружбу, не сможешь найти ничего безопаснее, ничего почетнее, чем уйти от всяких гражданских раздоров.
Писано за 15 дней до майских календ. В пути» (Att., X, 8Ь).
Но все эти мольбы и заклинания не оказывали на Цицерона ни малейшего действия. Как безумный, он рвался туда, в лагерь обреченных, чтобы разделить их участь. На все доводы разума он отвечал: «Пора уже подумать не об этой короткой жизни, но о жизни вечной» (Att., X, 8, 6). В это время он имел важную беседу с Туллией. У нее было большое семейное горе. Она ждала ребенка, между тем отношения с мужем были близки к разрыву. Ее пугал и угнетал весь тот ужас, который обрушился на государство. И вот теперь ее обожаемый отец едет на смерть. Конечно, она была удручена и подавлена. Цицерон с жаром принялся объяснять ей свою точку зрения. Он рассказывает Атгику, что дочь поняла его и восхитилась его решением. Она держала себя совсем не так, как ее брат. Она не плакала, не жаловалась, ни словом не упоминала о собственном горе. Она поддерживала и утешала отца и говорила, что он должен поступать так, как велит ему совесть. И Цицерон воскликнул в восторге и умилении: «Да, существует любовь, существует высшее родство душ!» (Att., X, 8, 9). Но такое напряжение дорого стоило Туллии. У нее начались преждевременные роды. 19 марта она родила семимесячного ребенка.