Слова о «радостном событии» объяснялись просто. Для Цицианова самым простым выходом из положения было бы проведение сравнительно удачной военной демонстрации с участием молодого гвардейца, умелое составление «трескучего» рапорта, превращавшего эту демонстрацию в серьезное военное предприятие и дававшего право представить к наградам наиболее отличившихся участников, разумеется, включая заезжего столичного искателя приключений. Потом можно было придержать его где-нибудь в штабе до «настоящего» ратного успеха и, наконец, отправить в Петербург с донесением о таковом. Поскольку существовала традиция награждать добрых вестников чином или орденом (масштаб зависел от радости монарха), схема выглядела безупречной. Однако здесь она, как мы видим, не годилась. Во-первых, сами старшие Воронцовы не желали такой «дармовой» награды, которая, по правде сказать, компрометировала человека в глазах военного сообщества. Да и сам Михаил Семенович был в числе тех, кто желал, кроме вожделенного Георгиевского креста, получить еще и реноме «рубаки». Во-вторых, Цицианов, щепетильно относившийся к солдатской чести, скорее всего, только из вежливости и осторожности предложил «бескровный» вариант. Осторожность его была более чем обоснованной. На войне того времени, а тем более на войне кавказской, командир имел даже больше шансов сложить голову, чем простой солдат. Неприятельские стрелки, среди которых имелись настоящие виртуозы своего дела, старались выбить человека в офицерском мундире. Гибель молодого и знатного князя, единственного на тот момент продолжателя знаменитого рода, могла произвести сильнейшее впечатление в обществе. Представление о потерях — вещь крайне субъективная. Во время Аустерлицкого сражения в 1805 году, например, ряды Кавалергардского полка поредели не более, чем ряды многих других частей. Но в нем служили люди, которых знал «весь Петербург», и потому их гибель или ранения воспринимались как вселенская катастрофа. Если бы в горах Кавказа сложил голову никому, кроме родных, не ведомый армейский поручик, это было бы только увеличением цифры в графе «убито», а вот известие о смерти князя Воронцова усилило бы в столичных кабинетах и гостиных мнение людей, сомневавшихся в полководческих способностях Цицианова. Этим во многом и объясняется тон письма главнокомандующего М.С. Воронцову от 8 января 1804 года из Гянджи:
«Не можете вообразить вы, любезный граф, с каким нетерпением я жду о ваших делах известия, дрожа собственно за вас и, спасши вас от вернейшей пули, на штурме могущей быть, боюсь, чтобы там вас не нашла. На Бога во всем пространстве положись, то цел и здоров будешь. Я завтра отсель уезжаю. Плену взято обоего пола более 17 тысяч: кусок благородный! Письма, вчера доставленные, высылаю. Дядюшка ваш не соглашается посылать вас курьером, твердит только, чтоб вас беречь. Кой час кончится дело, приезжайте в Тифлис. Я в Име-ретию, может быть, пойду… А мне прошу верить, что душой и сердцем вам преданный князь Цицианов. Почтенному товарищу Василию Семеновичу (Гулякову. — В.Л.) мое почтение прошу сказать и желание успеха».