Ветер принёс запах апельсинов. Не выплывая из солнечного транса, она дрейфует сквозь золото к невидимым фруктам, как мореплаватели, что держат курс к неведомым землям в поисках шёлка.
Её маме на днях заказали почистить персидский ковёр из земель Каибовых. Она не знала, где Персия и добрые ли там люди, но ковёр завораживал. Там были и луны, и солнца, и цветы, и узоры разные. Ночью, тайком от мамы, она пробралась к нему, чтобы ещё раз хорошенечко рассмотреть, и почему-то подумалось, что наверняка в месте, куда попала черноволосая девушка, повсюду такие ковры.
Сквозь золото проступил апельсин. Она протянула к нему ладошку – маленькие шершавочки заветного шара. Взяла в ладони – тяжёленький. Поднесла к носу – свежий. Закрывает глаза, раскрывает рот и…
Хлысть! Полосой по оголённым икрам обжигающая боль, золотой мир распадается, апельсин выкатывается из рук и теряется в пыли. Оборачивается – а там глава города, туча без берегов, машет руками: «Стащила. Деньги где?» Хлысть – жирной ладонью наотмашь по детской щеке, на белые кудряшки спрыгивают слёзы, крохотные ручки саднятся об пыльную твердь.
Мир крошится, рвётся, ломается. Золотые пластинки звенят и осыпаются на землю.
Она не слышит, как торговка кричит: «Стойте! Зачем же так! Пусть взяла бы, это же просто ребёнок! Ну зачем Вы так, у Вас же самого сын, её ровесник! Она же просто играла! Детям полезны фрукты! Мы бы потом с её матерью рассчитались, как следует, все же тут знают друг друга! Зачем Вы это? Зачем жестокость?»
Она не слышит, как он отвечает: «Мы не можем вытравить падаль, но должны пресекать в ней мерзость».
Дамиан всего этого не заметил. Он стоял поодаль и любовался на оловянные фигурки. Разная одежда, разные причёски, разные позы. Каждый человечек – уникален! У каждого свои секретики, в каждом – свои чудеса.
Он обернулся на отца и громко захлопал в ладоши, привлекая его внимание. Ой. Отец опять потный, глаза надуты, на земле тяжело дышит маленькая девочка, облачные кучеряшки чешутся в пыли. Кто её обидел? Папа хочет её спасти?
Дамиан бежит к девочке, простирает к ней руки, врезается в ногу отца, осекается о кровавые белки его глаз и жесты: «Ты едешь домой. В колесницу. Быстро». Дамиан в замешательстве: «Девочка?». Отец взмок и покраснел, дышит тяжелее, пыхтит свирепее. Дамиан боится и повинуется.
Девочка пытается решить, что больнее: солёная вода, капающая в ссадины, солнечные лучи, втекающие в глаза, или человеческая злоба, ворвавшаяся в золотой мир.
Шаги жирного удаляются. Торговка берёт за плечи и целует в молочную головку. Гладит, обнимает, чистит апельсин.
__________
Мария Луиза Вайсман (1899-1929) «Маленькая коллекция кактусов, 1»
из сборника «Лесное сердце», пер. А. Чёрного
Так царь Мидас терзался мукой страсти
Повсюду видеть отблеск золотой,
И даже на пиру вино и сласти,
Песок дороги под его пятой –
Всё для страдальца превращалось в злато
Проклятое. Вот так и я – в огне,
От каждого касания расплата
За страсть мою и боль готова мне,
И ты за мной повсюду неизбежно
Землёй и небом следуешь, как цель,
Напоминая, настигая нежно.
И даже если, выдумкой губя,
Посмею я, превозмогая хмель,
Тебя избегнуть – вновь найду тебя.
__________
Онлайн-пара в Zoom:
– Видел ли кто-то из вас когда-нибудь буддийскую ступу? Это такое религиозное сооружение – не подумайте, ничего общего с кухонной ступой, в которой можно что-то пестиком толочь. И Баба Яга тоже не в такой ступе по миру путешествовала. Нет, у буддистов ступа – это культовый монумент, часто полусферической формы, к которому ведут этакие ступеньки. Я сейчас включу демонстрацию экрана, покажу вам.
Так вот. Гандхарские берестяные манускрипты – это одни из древнейших буддистских документов, нам доступных. Первый век до нашей эры.
– А где находится Гандхара?
– Это территория между Пакистаном и Афганистаном. Северо-западный Пакистан, восточный Афганистан.
– Понятно, спасибо!
– Пожалуйста, Лиза. Так вот. Манускрипты были найдены внутри сосудов, захороненных либо в самих ступах, либо неподалёку от них. Иногда, кстати говоря, в сосуды помещали и хоронили уже довольно потасканные и истрёпанные документы. Не полноценные манускрипты, а, скорее, их останки.
Интересно, что ровно таким же образом и в тех же местах хоронили и буддийских монахов. Помещали останки в специальные погребальные вазы, а сами сосуды хоронили в ступах или неподалёку. Ричард Саломон, профессор из Вашингтона, считает это неплохим доказательством, что и тексты, и почившие монахи были равноценными носителями Дхармы – просто в разных формах. Равные по значению для культуры символы, носители, трансляторы Дхармы. То есть текст не обесценивался, а ставился вровень человеческому существу.