— Не… ничего не говори, ладно? Просто молчи о том, что здесь.
Я не понимала ее колебаний. На табличке над дверью было написано «кладовая». Что я могла там увидеть? Ее коллекцию швабр?
— Я ничего не скажу.
— Обещаешь?
— Конечно.
Воробей хмурилась, глядя на меня, затем ее хмурый взгляд превратился в гримасу, когда выражение лица задело ее нос.
— Тебе не нужно было причинять мне боль, — буркнула она.
Что-то мелькнуло в ее глазах, какая-то глубина эмоций, которую я не ожидала от Нормала. Я поняла, что сожалела о том, что причинила ей боль. Я не понимала, как еще я могла бы отобрать у нее управление дроном, но мне было жаль, что я не смогла придумать что-нибудь.
Прежде чем я успела извиниться, она отвернулась.
— Ты обещала, — напомнила она мне, открывая дверь.
Я обещала. Но, может, если бы я точно знала, что увижу внутри кладовой, я бы не согласилась так легко.
Панель солнечных лучей освещала комнату. Было тесно. Ряды полок тянулись от передней части шкафа к задней. Это были металлические промышленные полки. Такие полки предназначались для тяжелого оборудования и ведер с чистящими химикатами. Но я не видела ничего подобного. Я не видела ни одной швабры. Если не считать нескольких пластиковых бутылок, нескольких стопок бумаги и горсти грязных щеток, полки были совершенно пустыми.
Странно было видеть их всех такими пустыми. Это вызвало у меня зуд — как когда я выходила за пределы Логова и видела, как наш пикап присел под кустами, потускнев под слоем утренней дымки. Когда я видела что-то пустое, это казалось неправильным. Я чувствовала, что должна была сделать что-то, чтобы заполнить пустоту.
И вот откуда я узнала, что провела слишком много времени с Уолтером: я превратилась из девушки, которая ничем не была довольна, в крысу, которая видела потенциал даже в самой ржавой куче хлама.
— Это твоя комната для рисования? — сказала я, следуя за Воробьем к задней стенке шкафа.
Сзади было светлее. Кто-то установил на полках несколько прожекторов. Провода шли от розеток по обеим сторонам стены и собирались наверху полок в клубок. Свет был настолько концентрированный, что я слышала низкое гудение солнечной энергии, пульсирующей внутри лампочек.
Воробей замерла на краю света. Она повернулась ко мне лицом, и в ее голосе звучало предостережение, когда она прорычала:
— Ты обещала.
— Да. Пару раз, — прорычала я в ответ.
Я теряла терпение. Это как когда Аша порезала мне руку разбитой бутылкой, а Уолтер плохо зашил ее — и я должна была держать ее перевязанной пару дней, но примерно через восемь часов я захотела все увидеть. Я хотела посмотреть, насколько плохими были швы. Я хотела спланировать уродливый неровный шрам.
Я просто хотела покончить с этим.
Это я чувствовала сейчас: я не знала, о чем так беспокоилась Воробей, но если мне придется ждать еще немного, чтобы узнать, это просто убьет меня.
И, наконец, она ушла с моего пути.
— Серьезно? — я усмехнулась, когда увидела, что лежало в глубине шкафа. — И все?
Воробей была хорошим художником, я бы даже сказала, что очень хорошим. Первая картина, которую я видела, была восходом солнца, венчающим вершину пруда. Прохладный утренний свет скользил по почерневшим водам, превращал поникшие листья ив в усики из чистого золота. Тени тянулись от травы, и каждое лезвие скользило по влажной земле с задумчивой точностью.
Это было настолько реалистично, что ушла секунда, чтобы я поняла, что это была картина, а не фотография с дрона.
Но это была просто картина.
— Что, черт возьми, тебя так волновало? — буркнула я, осматривая стены.
На каждую поверхность были наклеены картины: восходы и закаты, люди, животные, случайный огонь — все они были так хорошо сделаны, что были практически неотличимы от настоящих. Но они все еще были просто… картинами.
— Я не понимаю. Я не…
Слова утихли, мое горло сдавило. Я не могла выдавить их из себя после шока от того, что нашла в дальнем углу комнаты — там, где свет сиял ярче всего. Он был таким ярким, что даже тени не было. Никаких препятствий. И сомнений. Я прошла мимо картин природы, мое дыхание перехватило от недоверия, и я смотрела в очень знакомые мутные карие глаза…
Глаза, принадлежащие лицу, покрытому темными веснушками…
Мои глаза.
Мое лицо.
Я.
— Что, черт возьми?
Слова шипели сквозь трещину в моем горле, пока я изо всех сил пыталась все это осознать. Здесь была сотня моих фотографий. Их было так много, что Воробей прикрепила их друг к другу.
На последней фотографии я сидела в столовой. Мой взгляд был пустым, и моя рука была поднята к затылку. Мои брови были синхронизированы — удивление, смешанное с замешательством, — и мои губы были приоткрыты в возмущении.