Вряд ли такой яркий свет подпустит… что-нибудь из темноты, подумал Ланс, пытаясь успокоить себя. Может, Лиса ходит сюда? Вспоминать, что такое день?
Эта мысль его почти развеселила. Ланс как-то упустил из виду, что ярко освещенный кусок ночи нигде не огорожен и не защищен: сияние ламп и рекламы создавало иллюзию защиты само собой, а злая небесная бездна скрылась за козырьком над золотисто освещенными витринами. Ланс улыбнулся, ощутив себя отважным героем романа, и пошел вдоль витрины, гуляючи, небрежно посматривая по сторонам.
Он как-то расслабился, потерял бдительность — и свернул за угол, не думая ни о чем дурном. А за углом оказалась глухая стена, одинокий фонарь, клубящийся туман — и сквозь его белесую муть острым синим и алым светом горела эмблема Детей Сумерек.
Синие перепончатые крылья, красные глаза. Ланс встал, как вкопанный.
Днем тут ничего нет. Вернее — так, пыльный алюминиевый вагончик с вечно запертой дверью. И никогда он не обращал внимания на этот знак — а может, его и нельзя рассмотреть при солнечном свете.
Притон проклятых.
Ну что ты встал, вдруг хихикнул в душе насмешливый голос беса-искусителя. Трус. Иди-иди, посмотри. У тебя какая-то мелочь с собой, кажется? Так вот и купи себе баночку лимонаду — и взгляни, что у них еще продается! Может, Лиса тут шоколадки покупает!
Эта подлая подначка так подействовала, что Ланс сделал несколько шагов к двери проклятой лавчонки, даже вытащил из кармана монетки и подкинул на ладони. И вдруг сообразил, что может быть в таком магазине на самом деле.
Лимонаду тебе? А то не знаешь, что в сумерках пьют!
Вот тут-то и послышались голоса, и дверь в лавчонку распахнулась со звоном колокольчика, очень нежным и странно громким в ночной темноте. Покупатели вышли.
Ланс стоял в тени, а они оказались, если не на свету, то в более-менее освещенном пространстве — горели у входа тусклые синие фонарики и полыхала реклама у Ланса за спиной. Их было очень хорошо видно, эту сладкую парочку. В стоячем мокром воздухе повеяло именно тем дрянным запашком, которым и должно — дезодорантом, тухлым мясом и мятной жвачкой. Типичный запах, хрестоматийный.
Ланс проглотил комок в горле.
Впрочем, он почти сразу догадался, что это не мертвые, конечно. Просто чумные, тьфу ты, пропасть! Причем — запущенные чумные. Ланс видел их и раньше — больше по ящику, но это все равно. Тоже невидаль…
Чума — непонятная штука. Ланс когда-то читал, что она даже, вроде бы, и не болезнь, а нечто типа проклятия. Заразиться ею нельзя, никто до сих пор не открыл, каков ее возбудитель и отчего она так странно протекает. Чумной живет, разлагаясь на ходу, как труп. Гниет, разваливается на части, но живет, бьется гнилое сердце, как-то там функционирует протухший мозг, реагирует непонятно чем на окружающее… отвратительно все-таки.
Всем известно, что чума не заразна — но все равно, чумных все ненавидят. Выглядят они мерзко, воняют — да и бывают не вполне адекватны на последних стадиях, когда из тухлого мяса показываются кости. Ланс непроизвольно сморщил нос и попятился, скорее, от омерзения, чем от страха. Чего этим тварям бояться, чего терять? Они могут шляться в темноте, что им сделается?! Никто не польстится на тухлятину.
А между тем чумной помоложе, стильный такой, в кожаном плаще, и в белом шарфе, и челка выкрашена — пошлая, грешная, проклятая, дохлая тварь! — пол-лица превратились в тухлую отбивную с опарышами, и из глаза течет какая-то дрянь — взглянул на Ланса и усмехнулся.
Подтолкнул своего дружка, старше и выше, с синей, аж черной мордой, вылитого удавленника:
— Дин, смотри-ка — дрист из нашей школы! Эй, малек, поздно гуляешь!
Ланс вгляделся в жуткую маску под шикарной белесой челкой — и обомлел. Пижон Хэлл, из дома напротив — вот кто перед ним стоял! Хэлл должен был закончить школу в позапрошлом году, но заболел чумой. Его родители сперва всем говорили, что у сына туберкулез, а потом, когда все подтвердилось, хотели сдать его в интернат для чумных — так, по крайней мере, болтали в школе. Впрочем, Хэлл все равно исчез без звука и следа.
Одноклассники Ланса считали, что он давно сгнил в интернате. Проклятый красавчик, оплеванный гордец, как и Лиса…
— Ты, малек, — Хэлл ухмыльнулся шире, наклонился, упираясь ладонями в колени, как к дошколенку, — как тебя мамаша отпускает в такую поздноту? А если тебя кто-нибудь обидит, деточка? А?!