– То есть?
– В этом была какая-то чудовищная несправедливость. Даниэль еще несколько лет оставался в детском доме, преже чем попал в лапы одного недалекого фермера гдето за Хюдиксваллем, которому в хозяйстве требовались рабочие руки. Нет, жена у фермера была, но она исчезла вскоре после пояления в семье мальчика. И то, что происходило дальше, мы можем с уверенностью назвать эксплуатацией детского труда. Даниэль и его приемные братья работали с утра до вечера, не имея порой возможности даже посещать школу. Лео же при этом попал в богатую и влиятельную семью в Нокебю.
– То есть к Херману и Вивеке Маннхеймер?
– Совершенно верно. Херман был достаточно влиятелен, чтобы стереть Мартина Стейнберга в порошок. Одним из непременных условий эксперимента было, чтобы приемные родители ничего не знали о происхожении детей, в особенности о том, что у них есть братья или сестры. Но Херман Маннхеймер был слишком крупной фигурой. А может, имел своего человека в группе… Так или иначе Мартин прогнулся. Вернее сказать, сломался. Он взял с Хермана слово молчать и рассказал ему все. Вышло только хуже. Херман Маннхеймер с детства презирал цыган и прочих «бродяг», как он выражался. Поэтому стал мучиться сомнениями и в конце концов, втайне от Ракель и Мартина, спросил совета у своего компаньона Альфреда Эгрена.
– Теперь я понимаю, – сказал Микаэль. – И каким-то образом тайну Лео узнал Ивар Эгрен.
– Да, но это случилось позже. А тогда Ивар страшно завидовал талантам Лео, которого считали куда более перспективным специалистом. И – об этом не стоит забывать – уже в то время делал все возможное, чтобы сместить Лео и посадить на его место кого-нибудь другого. Вокруг семейства Маннхеймеров образовалось нечто вроде минного поля, и тогда на помощь призвали моего коллегу Карла Сегера.
– Но если Херман Маннхеймер был таким неисправимым идиотом, зачем он вообще взял мальчика?
– Херман был реакционером в худшем смысле этого слова, однако не бессердечным циником. Я уверена в этом, несмотря на все то, что случилось с Карлом. Но Альфред Эгрен… это порядочная свинья и расист. Разумеется, он стал отговаривать Хермана. И тот непременно послушался бы, не поспей вовремя документы о невероятной моторике и прочих выдающихся способностях мальчика. Кроме того, Вивека была без ума от этого ребенка.
– То есть Лео считался вундеркиндом уже тогда?
– Можно сказать и так. Видели бы вы этого семимесячного младенца с сияющими глазами – о каких сомнениях можно было говорить!
– Но в персональном акте Лео Херман Маннхеймер значится его биологическим отцом. Не понимаю, как они с Вивекой выкрутились, ведь ребенок был усыновлен достаточно поздно.
– Разумеется, ближайшие друзья и соседи Маннхеймеров знали правду. Но молчание стало для них делом чести. Всем было известно, как тяжело переживала Вивека невозможность иметь собственных детей.
– А сам Лео знал, что он усыновлен?
– Он узнал об этом в возрасте семи или восьми лет, когда сыновья Альфреда Эгрена стали его дразнить. Вивеке пришлось рассказать ему все. Но она просила Лео сохранить все в тайне – ради чести семьи.
– Понимаю.
– Такие семьи обычно заботятся о своей чести.
– Но Лео страдает гиперакузией…
– Он страдает от того, что мы сегодня называем гиперчувствительностью. Он невероятно чувствительный. Окружающий мир всегда был для него слишком груб, поэтому Лео так любил уединение и рос одиночкой. Иногда мне кажется, что Карл был его единственным другом. На том этапе работы ни я, ни Карл, ни другие молодые психологи и не подозревали о сути эксперимента. Мы полагали, что занимаемся группой одаренных детей. Не знали даже, что имеем дело с близнецами. Дело организовали так, что каждый из нас встречался только с одним из представителей пары. Но постепенно правда стала доходить и до нас, до кого раньше, до кого позже, я бы так сказала. Карл переживал ее особенно тяжело, потому что имел дело с Лео. Остальные близнецы как ни в чем не бывало жили порознь, но Лео оказался особенным. Как и остальные, он не знал о существовании брата-близнеца, однако остро ощущал его отсутствие. И Карл, быть может, страдал не меньше его. «Я этого не вынесу», – повторял он. И постоянно спрашивал меня о Даниэле. Я отвечала, что тот тоже мучается одиночеством и проявляет признаки депрессии. «Мы должны им все рассказать», – ответил на это Карл. Тогда я объяснила ему, что тем самым мы испортим все дело. Но Карл продолжал настаивать и в конце концов совершил самую большую ошибку в своей жизни. Он пошел к Ракель и…