Аттилио. Нашли кому рассказывать сказки! Как бы тан ни было, нельзя доходить до такой дикости, тем более что это карается законом.
Агостино (отыскал наконец цилиндр, водрузил его на голову и решительно подходит к перилам). Нет, можно!
Аттилио (удивленно). Кто там еще?
Беттина (пытается остановить Агостино, направляющегося к лестнице). Подожди.»
Агостино. Не мешай мне, Бетти. (Вырывается и» ее рук и быстро спускается по лестнице. Он в двух шагах от Аттилио.)
Веттина последовала за мужем и стоит сейчас у него за спи ной.
Можно!
Аттилио (к Родолъфо). Кто этот тип?
Агостино. Вы неграмотный, а?
А т т и л и о (обиженно). К вашему сведению, я окончил лицей и университет, причем — два факультета.
Разочарованный Агостино снимает цилиндр.
Беттина (к Аттилио). Милый человек, послушайте. В этом доме — замороженная квартплата. Мы въехали сюда еще до войны. Хозяин дома мог выселить нас только за неуплату.
Родольфо. Этим все и кончилось. Он подал в суд, н судья решил дело в его пользу.
Рита. Нам дали десятидневный срок: или мы погасим задолженность, или нас выбросят на улицу. Без права на апелляцию. И никаких отсрочек.
Беттина. Мы задолжали триста -шсяч лир„. Понимаете...
Рита (достала из ящика комода лист бумаги и показывает его Аттилио). Вот уведомление.
Б е т т и н а. Мы всегда платили вовремя, но при том, что все дорожало...
Агостино (неожиданно разволновавшись). Мне так стыдно смотреть этим ребятам в глаза... что я отхлестал бы себя по щекам собственными руками.
Родольфо. Что вы, дон Агостино? Вы-то здесь при чем? Мы ведь знаем, что небольшие деньги, которые мы вам давали каждый месяц, уходили на то, чтобы изо дня в день топить печку и чтобы у нас была тарелка макарон.
Б е т т и н а. Нам не удавалось сводить концы с концами, и в прошлом году мы сдали эту комнату им двоим.
Родольфо. Я приехал в Неаполь на курсы официантов, чтобы подучиться еще немного и, попытав счастья на конкурсе, попробовать устроиться в вагон-ресторан. Конкурс уже был: меня признали одним из лучших, но места все нет и нет.
Рита (ласково гладя Родольфо по голове). А пока что он должен браться за любую временную работу, чтобы не протянуть ноги.
Родольфо. По выходным дням меня берут дополнительным официантом, я подменяю больных, иногда обслуживаю свадьбы... летом мою посуду в ресторане... Когда говорят о дикости и о законе, не зная причин...
Агостино. А что тут, собственно, знать?! Я тридцать семь лет проработал сторожем в театре «Аполлон». Пусть это был народный театр, но все равно театр... И разве его не снесли в один прекрасный день, чтобы построить на его месте гостиницу? Я получил свою жалкую толику денег и оказался на улице. Чем я разжился за тридцать семь лет работы? Барабанным револьвером, с которым я дежурил по ночам и который год назад продал на пьяцца Франчезе, да цилиндром, который оставил какой-то иллюзионист у себя в уборной. Учтите при этом две войны, инфляцию и подорожание жизни... не говоря о властях, которые не отвечают на письма и заявления... Вы настоящий синьор, сразу видно, что вы не знакомы с нуждой и что господь был милостив к вам I благословил ваш дом... Будь я на вашем месте, я бы, услышав такую невеселую историю, сказал: «Неужели я желаю зла этим и без того несчастным людям? Будем считать, что я переплатил на какой-то покупке, тем более что сто тысяч лир меня не разорят и не сделают богаче. Деньги, которые лежат на столе,— ваши. Счастливо оставаться, я пошел».
А т т и л и о. Именно так я и хотел бы поступить, но, увы, не могу. Мое положение будет поотчаяннее вашего. Вот уже двадцать месяцев, как я овдовел. За тридцать лет, что мы прожили с женой, царствие ей небесное, она родила на свет семерых детей, да продлит господь их дни, и сделала двенадцать абортов, а от этого здоровее не станешь, и вот она умерла под ножом хирурга на пятом месяце беременности от преждевременных родов.
Б е т т и н а. Бедная женщина!
А т т и л и о. После года строгого траура я носил траур еще шесть месяцев, соблюдая все правила, отказывая себе решительно во всем, воздерживаясь от того, от чего обязан воздерживаться мужчина, потерявший жену. Только два месяца назад я позвал портного и обновил гардероб, поскольку я имел уже право снять траур и ни в чем себе больше не отказывать. И вы хотите, чтобы я оставил деньги и ушел? Что такое сто тысяч лир по сравнению с моей жизнью? Да будет вам известно, что у меня есть врач, который каждый день проверяет мое здоровье и от которого я постоянно слышу, что отправлюсь на тот свет, если не вернусь к нормальному образу жизни. У меня никогда не было женщин, кроме моей жены, и смею вас заверить, что после покойницы это (показывая на Риту) единственная женщина, которая мне по-настоящему нравится и которую я хочу.
Родольфо ^зрываясъ). Слушайте, вы, к чему вы клоните?!
А т т и л и о. Вы знаете, к чему я клоню. И ваша жена знает, она поймала меня на удочку с балкона, а передо мной сговаривалась о цене с другим господином.
Родольфо. Мы же признались вам, что это был трюк, уловка.
Б е т т и н а. Мы вам все объяснили.
А т х и л и о. Но ведь она разделась! А вам лучше знать, что представляет собой ваша жена в раздетом виде. Неужели из-за ваших идиотских трюков я должен заработать кровоизлияние в мозг? У меня семь сыновей, столько же невесток в двенадцать внуков! Когда вся семья собирается вместе, для каждой из этих двадцати шести душ видеть меня праздник. Моя жизнь в ваших руках: не губите меня. К ста тысячам лир я прибавлю еще двести тысяч, и вы остаетесь в этой квартире, а я — на этом свете, к радости моей родни.
Агостино. Триста тысяч лир... (Вопросительно смотрит на Беттину.)
Беттина (недоверчиво). Триста тысяч... (Потрясенная, смотрит на Агостино.)
А т т и л и о. Сто тысяч наличными и чек на двести тысяч. Чтобы не было никаких сомнений, я его подписываю и кладу на стол, а кто-нибудь из вас идет в банк и получает по нему деньги: чек на предъявителя. (Вынимает из бумажника чек, подписывает и кладет поверх лежащих на столе денег.)
Воцаряется растерянное молчание. Агостино и Беттина смот рят как зав ор о же нные на стол. Рита, кусая в кровь тыль ную сторону ладони левой руки, устре м ляет взгляд на му жа, пытаясь предугадать его реакцию.
Родольфо (правильно оценив значение »того молчания, в особенности молчания Агостино и Беттины, ледяным тоном, скривив губы, обращается к ним). Ну? Дон Агостино... Донна Беттина... Что вы на это скажете?
Агостино (не сводя глаз с денег). А что мы можем сказать?..
Беттина (отряхивая легкими движениями платье — сначала на груди, потом рукав). Это дело тонкое... Тут, конечно... не нам, а вам.»
Родольфо (подпрыгивает как ужаленный и в истерике начинает метаться по комнате). О-о-о! Да вы что, рехнулись? Какого решения вы от меня дожидаетесь? Что я должен сделать? Ваять собственную жену и уложить в постель с этомноя
типом? Гады! Сволочи! Будьте вы прокляты! И дин Агостн* во хорош: молчит! Донна Беттнна — молчит! Еще бы! Ведь дон Агостино убежден, что пятнадцать ничтожная цифра, а донна Беттина отлично знает, что можно начать с одного и спокойно дойти до восьмидесяти с лишним... Все только и ждут, чтобы этот осел наставил мне рога. Кто, по-вашему, должен вышвырнуть его за дверь? Если его не выставите вы, это сделаю я, но для начала я проломлю ему череп!
Со стороны балкона в комнату заглядывают несколько жителей п е реулка и человека два прохожих; пред' варителъно кто-то из них тол к нул балконные двери, и они приоткрылись.
Женщина. Донна Бетти, что случилось?
Мужчина. Дон Агостй?..