Но жизнь сама избавила его от Риты. Как–то, читая газету, он наткнулся в отделе происшествий на её фамилию.
«Позавчера в третьем часу ночи дворник дома № 6 по Калашниковскому проспекту прибежал до смерти перепуганный в участок и заявил, что в 23 квартире произошло убийство. Околоточный надзиратель Храпунов и нижний чин Синцов, явившись на место происшествия, обнаружили следующее. Дверь в квартиру, находящуюся на шестом этаже, была закрыта. Когда они открыли английский замок, их глазам предстал маленький коридорчик, на вешалке висело зелёное манто и шинель гвардейского офицера. Как выяснилось со слов дворника, шинель принадлежала корнету графу К. Квартира была снята на его имя и служила ему местом встреч с артисткой театра «Буфф» Маргаритой Новокайдацкой.
В свой последний приезд граф К. был хмур и приехал без обычных свёртков. Дворник поэтому дежурил у дверей и рассчитывал, что граф пошлёт его за шампанским. Однако этого не последовало, а вскоре раздался выстрел, вслед за чем граф появился на лестнице и шатающейся походкой начал спускаться вниз; он был без шинели.
Граф К. на допросе признал себя виновным.
Он познакомился с покойной в прошлом году в цирке Чинизелли, когда она ещё не была актрисой. Он часто встречался с ней и, наконец, сделал ей предложение. Однако, зная, что его родители не согласятся на этот брак, он не решился сказать им об этом, а Новокайдацкой заявил, что так как не добился их согласия, то ему остаётся одно — покончить с собой. Он всё чаще говорил ей о своём намерении лишить себя жизни. Новокайдацкая же, охотно рассуждавшая о кончине и потустороннем мире, поддерживала эти разговоры и не раз показывала банку с ядом. Её поездка на гастроли в Москву нынешним летом вызвала его ревность. Между ними произошло несколько ссор, которые окончательно укрепили их решение о самоубийстве. В последнее свидание Новокайдацкая предложила графу К. принять яду, а затем, когда она будет в забытьи, убить её из револьвера и покончить с собой. Они выпили шампанского с опием, и Новокайдацкая намочила в хлороформе два платка и накинула их себе на лицо. Засыпая, она приложила его револьвер к своему сердцу. По его словам, он долго сидел, не отнимая револьвера от её груди, и не помнит, когда нажал курок. После выстрела им овладел ужас, и он, не закрыв квартиры, бросился вон».
Коверзнев отложил газету. Противоречивые чувства овладели им: было жаль Риту, но он подумал, что именно так она и должна была кончить свою жизнь. Жалко было и графа: попал в переплёт, дурак, мальчишка; сейчас — самое меньшее — разжалуют в рядовые. И вместе с тем он не мог не признаться себе, что всё это не вызвало в нём и глубокого огорчения: будто сейчас он узнал лишь подробности о смерти человека, который давным–давно для него был потерян.
Резкий звонок заставил его вздрогнуть.
Коверзнев одёрнул халат, открыл дверь. Перед ним стоял Леван Джимухадзе. Это было так неожиданно, что Коверзнев отступил в замешательстве.
Леван шагнул, дверь захлопнулась, клацнув язычком американского замка.
У Коверзнева оборвалось сердце: «Что–то случилось с Ниной».
Растрёпанный фрак Левана подтверждал его догадку.
— Что случилось? — спросил он срывающимся голосом.
Леван нервно дёрнул воротник пальто, сказал, задыхаясь:
— Нина лишилась рассудка… Я ничэго нэ могу с нэй сдэлать… Только вы в силах ей помочь. Пришёл тэлэграмм из Липецка — Верзилин тяжело ранэн… Нина прочитала тэлэграмм, сразу упала, и сэрдцэ было нэ бито… Нэт?
В каком–то странном оцепенении Коверзнев повернулся, медленно пошёл по коридору, пошатнулся, как пьяный, придержался рукой за стену и только в спальне понял весь смысл происшедшего, стал лихорадочно переодеваться. Левой рукой застёгивая манишку, правой налил стакан воды, половину пролил на ковёр, не обратив на это внимания, выпил, стуча дрожащей челюстью о стекло.
— Идёмте! — приказал он Левану. Всё ещё застёгивая манишку, сбежал по лестнице.
— Извозчик, сюда! Гони к Троицкому собору!
Пуговица всё не попадала в петлю, тогда он вырвал её с мясом, переломил и выбросил на дорогу.
«Нина… Ниночка, — повторял он отчаянно, — мужайся, не всё потеряно… Не отчаивайся… Мы всё сделаем, чтобы Ефим выздоровел… Всё сделаем…»
Он швырнул извозчику трёшницу, вбежал в подъезд, скачками поднялся по лестнице. Дёрнул дверь, она не поддавалась. Тогда он стал остервенело рвать её на себя. Запыхавшийся Леван открыл её ключом.