Он наступает снова и снова, и от одного из ударов перелетает через барьер. Раздаются истеричные крики женщин, смех мужчин.
Никита зло смотрит на них, тяжело забирается на сцену. Один раз ему кажется, что победа близка, ему уже чудится хруст бычьих позвонков, но опять оказывается далеко отброшенным.
И вдруг ему впервые приходит мысль, что это — не спорт! Разве на звере нужно показывать силу и мужество? Хоть бы, как в Липканах, вмешались жандармы. Ведь эта схватка почище липканской — бык свободен, не на цепях и уже знает, чего от него хотят…
Никита снова бросается на быка, ломает его шею, выгибает морду, но всё бесполезно.
Толпа грозно кричит, раздаются позорные для спортсмена реплики. Но разве он может ждать чего–нибудь другого от мясников с Охотного ряда и завсегдатаев московских трактиров? Злость наполняет Никиту, он готов победить хотя бы ценой своей жизни, но снова и снова летит на грубые доски сцены и чувствует, как иссякают его силы.
Но — чёрт возьми! — и зверь ведь должен устать не меньше! Ещё одно усилие! Никита становится на колено, пригибает ненавистную морду всё ниже и ниже, бык склоняется, стонет, кровь течёт из его ноздрей, и вдруг падает — медленно, тяжело.
Люди замерли. А через мгновение шквал аплодисментов обрушился на Никиту. На сцену лезут люди, хватают его на руки, поднимают над головой, начинают качать.
Раздаются крики: «Браво!»
От этих криков слёзы выступили на глазах Никиты, он пожимал протянутые руки, кланялся, благодарил.
Сопровождаемый толпой, пошёл к Александрову.
Гнев и ненависть поднялись у него в груди. Он задыхался:
— Из–за вашей жадности я чуть не погиб… Мы же договорились, что быка сменят…
Сдвинув цилиндр на затылок, раскачивая богато украшенную монограммами трость, Александров произнёс:
— Позвольте? Кто вам сказал, что мы обещали менять быка? А? Этак себе бы дороже вышел аттракцион.
Никита растерялся от этой наглости, сказал неуверенно:
— Мы же договор подписали…
— Вот именно. Но откуда вы взяли, что в договоре есть такой нелепый пункт?
Никита достал свой договор — действительно, никаких оговорок там не было. Напряжённо соображая, как же это могло случиться, сказал, насупившись:
— Давайте мне деньги. Не желаю я у вас больше выступать… Обманщики вы…
— Помилуйте, мой дорогой! Какие деньги? Раз вы отказываетесь выступать до конца, это вы должны платить неустойку.
— Вы же меня обманули… с быком–то… Я бы не стал просить, да в гостинице задолжал… Заплатите, что положено за сегодняшнюю борьбу, и я уеду из Москвы… Не проживу я здесь… Тут всё у вас обман да искплуатация…
— Вы что, молодой человек? Хотите к мировому, что ли? Неустойку–то вы должны платить…
Пришедшие с Никитой люди хмуро глядели на Александрова, один из них сказал:
— Обманывать не годится. Этого бог не простит.
Другой поддержал:
— Человек жизнью рисковал.
— А вам какое дело? Как вы сюда попали? Полицию прикажете позвать? Прошу освободить помещение… Позовите пристава! — крикнул Александров служителю.
Никита, не глядя на него, сказал горько:
— Чего с ним, с буржуем, говорить. Он лучше задавится, да не отдаст. Пошли отсюда.
Он накинул пальто и, не застёгивая его, вышел.
Народ встретил его приветственным гулом.
— Братцы! Обманули человека, не заплатили денег, а он шкурой своей рисковал… У него за фатеру платить нечем! — объяснял вышедший с Никитой парень в суконной фуражке.
Все взволновались, зашумели. Какой–то мужчина в синих очках, в потёртом пальто с плюшевым воротником, выслушав рассказ, предложил:
— Господа! Господа! Мы обязаны собрать деньги господину Сарафанникову. Нельзя же человека оставлять в беде. Все мы видели, чего ему стоила эта победа…
— Да не надо совсем этого, — смутился Никита.
— Господа! Кто желает помочь? Кто сколько может… Давайте только организованно.
Парень снял суконную фуражку:
— Давайте сюда!
Никите хотелось выхватить фуражку из его рук, нахлобучить на его голову, сказать, что он не умрёт без этих денег, но он стоял и, как казалось ему, глупо улыбался. К счастью, над манежем выключили свет, что вызвало новый поток брани в адрес Александрова. Потом всё успокоились, и над толпой только раздавались возгласы: