Его собеседник приподнялся на локте, сказал:
— Кто был прав?.. Нет–нет, не возражайте, Виктор. Были мы праведниками, донкихотами, рассуждали о прогрессе и всеобщем счастье, а сами разлагали потихоньку свой народ… Немцы же тем временем, под шумок, вооружались, чтобы напасть на нас, — и, возбуждаясь, произнёс: — Но ничего, разгромим мы их, настанет время!
Шумерин что–то возразил, потом, шурша соломой, сел, потрогал свою чёрную бородку. Устало вздохнув, сказал:
— Неправда. Это просто измена революционному движению. Штутгартский и Базельский конгрессы решили, что возникшая война будет превращена в гражданскую. И уверяю вас, что наша фракция в Думе так не поступит, как поступили немецкие социалисты. И настанет время, когда солдаты всех стран повернут штыки против своих правительств.
— Какие солдаты? — с азартом спросил его собеседник. — Эти? Бросьте! Это — хулиганы, люмпены, сброд! Они думают только о картах и бабах!
— Не торопитесь в своих выводах. Мы с вами тоже находимся среди этих солдат… Согласен, есть среди нас и такие, о которых говорите вы… Но не забывайте, что это иностранный легион, который ещё месяц назад вербовался из подонков общества… Я говорю не о них… Я говорю о мужиках, одетых в голубые шинели.
— Бросьте! Вон мужик в голубой шинели — наш повар… Продукты меняет на вино и гуляет в городе… Ещё только началась война, а мы по его милости питаемся одними бобами… Зато офицеры его любят.
Он зло отвернулся. Никита, боясь пошелохнуться, ждал, что скажет Шумерин. Тот сутуло пожал плечами:
— В семье не без урода… А разве наш этот тип лучше? Ведь не вы занимаетесь комбинациями с поваром, а он? Это — закономерно… Я о том всё время и говорю, что враг — среди нас… Вот его надо уничтожать, а не немецких солдат… Ну, всё. Давайте спать. У меня завтра опять много работы.
Он устало повалился на бок, вскоре начал всхрапывать, рука его безжизненно сползла на Никиту. Никите захотелось пожать её — осторожно, с нежностью. Но он лежал смирно–смирно… Было радостно, что расплывающиеся мысли стали отчётливыми, сосредоточились в одной: «Враг — среди нас»… Глядя на трепещущий язычок коптилки, перекусывая соломинку, он думал: «Правда, зачем немецкому мужику моя родина? Ему и своей земли хватит… Зачем ему воевать?.. Зачем, например, воевать Чая Яносу или Альваро Ховальяносу? Да, но если немецкого мужика силой заставили идти на нас и так же силой заставят превращать нас в рабов? Тогда что?.. Выходит, всё равно надо защищаться? А повара и его сообщника пока терпеть?..» И опять всё расплылось, и опять от этого заболела голова…
На другой день произошёл случай, из–за которого Никита чуть не лишился жизни.
После обеда солдаты лениво слонялись по парку, валялись на траве, несколько человек играли в карты, усевшись в кружок. Никита лежал поодаль, читал французскую газету.
Пришёл усталый Шумерин, улыбнувшись Никите, скрылся в казарме. Через минуту он появился с котелком в руках, осторожно постучался в прикрытое ставней окно кухни. Выглянул унтер–офицер, пьяно рассмеялся, что–то сказал повару. Тот распахнул до отказа ставни, упёрся руками в косяки.
— Тебе чего? Обед? А где ты пропадал? Я обязан готовить для каждого по отдельности? Много вас таких найдётся!
Шумерин, хорошо владевший французским языком, объяснил, что его задержали в штабе.
Повар схватил обе створки и прикрыл ими окно.
Шумерин снова постучал.
Ставни распахнулись, и поток брани обрушился на Шумерина. Никита понял, что повар пьян, как и унтеры.
— Я хочу есть. Я прошу то, что мне положено.
— Ах, положено? Может, вам разносолы всякие подавай? Как же, вы графы! В очках ходите!..
Повар чуть не вывалился из окна, унтер подхватил его, стал уговаривать. Выглянули ещё пьяные любопытные морды.
Повар шатающейся походкой отошёл в глубь кухни, запустил черпак в котёл и вернулся к окну. Шумерин приблизился на шаг, протянул свой котелок, и в это время тёплый суп плеснулся ему в лицо. Выпустив котелок из рук, он схватился за пенсне. А Никита в несколько прыжков пересёк посыпанную песком аллею, ворвался в помещение и, вцепившись французу в плечи, встряхнул его, как мешок, и со всей силой швырнул на выложенную изразцами плиту…
С трудом ему скрутили руки, заперли в чулане.
Солдаты столпились под окном кухни. Послышались выкрики:
— Это произвол!.. Вы морите нас голодом!.. Мы такие же солдаты, как французы!.. Несправедливость!.. Никто не разрешил вам издеваться над нами!
Ни ругань, ни размахивание револьверами не помогали. Солдаты шумели всё громче и громче, требовали сместить командиров–французов, угрожали бунтом.