Татауров полюбовался золотом, пересыпал его с руки на руку. Затем съел найденный хлеб. Захотелось курить. Он выцарапал заскорузлыми пальцами из карманного шва последние крошки табака вместе с комочками слежавшейся ваты, свернул цигарку. С наслаждением затянулся… Замёрзли ноги, но он боялся шевелиться, притаился. Нащупал в кармане картонку с молитвой, стал в сгущающейся темноте читать шёпотом:
— Господи боже, спасителю мой… По изречённой любви твоей ты положил за нас душу свою… Ты заповедал и нам полагать души наши за друзей наших…
Татауров вздохнул, покосился на мёртвого немца. Стал читать дальше.
— Исполняя святую заповедь свою и уповая на тя, безбоязненно иду я положить на брани живот мой за веру, царя и отечество… И единоверных братьев моих… Сподоби мя непостыдно совершить подвиг сей во славу твою… Жизнь моя и смерть моя в твоей власти… Буди воля твоя… Аминь…
Молитва подействовала на него успокаивающе, и он решил, как только стемнеет, ползти к своим.
Изредка раздавались винтовочные выстрелы.
Потом стихли и они.
Татауров выбрался из воронки и, волоча винтовку за собой, пополз по грязному снегу. Он полз, как ему показалось, очень долго, и только всплеснувшаяся в небе ракета заставила его скрыться в попавшуюся воронку. Он перевалился через край её и упал на живого человека. Оба вскрикнули со страху. Инстинктивно нащупав в темноте шею врага, Татауров спросил хрипло:
— Кто?
Стараясь оторвать его пальцы, человек прошептал голосом Безака:
— Я это… Я…
Татауров отшвырнул его от себя, облегчённо вздохнул.
Потирая сдавленную борцом шею, Безак зашептал:
— Я за вами бежал всё время… Это и спасло меня… Мы первые достигли мёртвого пространства… Я выглядывал, когда было светло, — всё поле позади нас усеяно трупами… Я хотел сейчас ползти за винтовкой и прострелить себе руку — это верный способ попасть в госпиталь и вернуться домой… Иначе из этой каши мы не выйдем живыми.
— Дура, — угрюмо сказал Татауров. — Разве так делают?
И вдруг неожиданное решение пришло ему в голову.
— Слушай, — сказал он, — сначала ты мне отстрели пальцы, а потом я тебе… На расстоянии надо… Иначе следы остаются… Полевой суд и расстрел.
— Иван, — сказал задыхаясь Безак… — Вы мой спаситель…
Они дождались рассвета. Безак поднял руку и сказал торжественно:
— Стреляйте.
— Э, так не пойдёт, — усмехнулся Татауров. — Знаю я тебя, ентелегента — сразу сдрейфишь. Стреляй ты первый, потом — я.
Он дал винтовку Безаку, отполз в соседнюю воронку, в последний раз взглянул на мутно–синие буквы, вытатуированные на суставах пальцев, выставил над краем воронки руку, вобрал голову в плечи и зажмурился.
Что–то сильно рвануло его за пальцы, он с ужасом поднёс ладонь к глазам, кровь стекала в рукав с оборванных костяшек, и только на большом пальце, целом и невредимом, осталась буква «а» — одна буква от имени Луиза.
— Давай винтовку! — потребовал он грубо. Дождался, когда Безак отползёт назад, посмотрел на его вытянутую руку, клацнул затвором, вогнал новый патрон в патронник, высунувшись, приказал:
— Выше, выше! Поднимись!
Прицелился в самый лоб и нажал спусковой крючок.
Сжав зубы, перевязал свою руку грязным платком и, не остерегаясь, пошёл во весь рост, опираясь на винтовку.
Проходя мимо мёртвого Безака, усмехнулся.
59
«Я в подлиннике читал Апулея, пожимал руку Врубелю, по моей указке боролись знаменитые силачи, я могу с подробностями рассказать о битве в Тевтобургском лесу, я пил на брудершафт с «первой шпагой» Испании. Я многое видел и знаю. Но я не знаю главного: как быть счастливыми людям?.. Конечно, война — это смерть, разрушение, но всё–таки, если на тебя напали?.. Пусть бедная, царская родина, но всё–таки родина… Пусть в ней такие порядки, что тебя по чьему–то навету бросили в тюрьму и там топтали коваными сапогами… Разве это что–нибудь значит, когда решается судьба твоей родины?.. Когда Сербия, Черногория и Бельгия потоплены в крови?.. Нет, нет, нечего терзать себя. Я правильно сделал, что ушёл на фронт… Хватит думать об этом. Слышишь? Хватит! Следи за церковью!»