Все зааплодировали.
— А сколько вы ещё могли бы пролежать без воздуха? — нарочно громко спросил шпрех.
— Ещё столько же.
Цирк снова дружно захлопал.
— Правильно! Пусть ложится обратно! Наладит кнопку и ложится! — визгливо закричал похоронных дел мастер.
Цирк загудел.
— Давай обратно! Закапывай снова! — кричали одни.
— Хватит! Не надо! — спорили другие.
Шпрех объявил антракт.
В гардеробной, у ящика, на котором отдыхал, укрывшись мохнатым халатом, дядя Проня, стояли доктор Асиновский, директор и Глеб Андреевич. Сандро, дядю Доната и остальных друзей доктор выпроводил из комнаты.
— Меня обмануть невозможно, — говорил он директору. — Я по пульсу вижу, что организм перенес серьезное потрясение. Товарищ Вонави сказал неправду. Ему было плохо. Видите, он до сих пор не может прийти в себя. О каком же дальнейшем выступлении вы можете говорить? Как врач, я категорически протестую!
— Вы ошибаетесь, коллега, после «живого мертвеца» — это обычное состояние, — сказал директор.
Рядом с высоким и сильным Глебом Андреевичем он, сухонький и тщедушный, казался ещё ниже ростом.
«На кого он похож? На кого?» — напряженно думал дядя Проня.
— И ещё одно, — вмешался Глеб Андреевич. — У нас в цирке есть нерушимое правило: начав номер, артист обязан его непременно довести до конца.
Дядя Проня молчал. В гардеробную заглянул шпрех:
— Как себя чувствуешь?
— Все в порядке! Все в порядке! — поспешно ответил Али-Иидус.
«Вот на кого он похож… На гнома!»
— Даю третий звонок, — неуверенно сказал шпрех и посмотрел на артиста.
Дядя Проня молчал: как решат, так и будет. Шпрех скрылся.
— Заявляю категорически! Я снимаю с себя всякую ответственность! Я не могу быть соучастником преступления! — сказал доктор, резко повернулся и вышел из комнаты.
Раздался третий звонок.
Артист медленно поднялся с ящика, сбросил халат на табуретку, подошел к гримировальному столику и пристально глянул в треснувшее мутное зеркало. Оттуда на него смотрел незнакомый человек с синими кругами под глазами.
Дядя Проня ткнул заячьей лапкой в пудру, хотел было провести ею по лицу, но раздумал и бросил назад в пудреницу. Коробочка перевернулась. Пудра рассыпалась по столику.
— Скорее, Вонави, слышишь, как хлопают, — заискивающе сказал Али-Индус, — мы, наверное, один взнос за удава с тебя снимем, раз отработаешь сегодня. Как думаешь, Глеб Андреевич?
— Если хорошо отработает, пожалуй, можно только последний взнос оставить, — согласился Глеб Андреевич.
Дядя Проня глянул на директора и Глеба Андреевича так, что им стало не по себе.
— Повидлы вы оба… дешевые… — сказал он и вышел из гардеробной.
У занавеса стояли Сандро, Нонна, дядя Донат, лилипуты.
— Ну, я пошел, ребята. Не волнуйтесь. Самое страшное позади. Теперь остались одни семечки…
И, действительно, любо-дорого было смотреть, как легко он работал с гирями и штангами. Последнюю, самую маленькую, бронзовую, закрутил вокруг руки так быстро, что она превратилась в сплошной золотой круг. Её даже трудно было остановить, и дядя Проня чуть не упал, но удержал штангу и эффектно ударил ею об опилки.
— Ну, кто был прав? С кого причитается? — спросил Ромкин отец.
Иван Пантелеймонович засопел и отвернулся. Манечка нервно теребила жемчужные бусы.
— По желанию большинства зрителей Вонави согнет на себе трамвайный рельс! — громко и торжественно объявил шпрех. — Для исполнения этого трюка попрошу на манеж двадцать человек.
Дядя Проня медленно обтирался махровым полотенцем. В цирке было жарко, и от его скользкого, словно смазанного жцром, могучего тела валил пар. Тяжело дыша, атлет разглядывал зрителей, перелезающих со всех сторон через барьер. «Как шакалы!» — подумал он.
— Вонави, вы готовы? — спросил шпрех.
— Готов! — устало ответил дядя Проня и бросил полотенце униформисту.
— Маэстро! Снимите музыку! — скомандовал дирижеру шпрех.
Дядя Проня вышел на самую середину арены, на место, где была могила. Усыпанная свежими опилками, она выделялась на грязном манеже, как заплата.
«Жаль, что не спросил, когда телегу нагружал, от какого дерева такие опилки получаются? Как снег белые… — подумал артист. — Надо будет обязательно узнать, какое дерево было. Обязательно…»
На плечи дяди Прони наложили кучу мягкой ветоши, сверху которой, как коромысло, водрузили тяжелый рельс. Борцовка сразу стала мокрой.
«Ржавая рельсина-то… — подумал богатырь. — Руки долго отмывать придется…»
— Прошу по пять человек с каждой стороны крепко взяться за рельс, — скомандовал шпрех.
Великан поднатужился, легко поднял груз и немного потряс. Все весело рассмеялись.
— Карусель! Настоящая карусель!
— Раскрутил бы он их как следует!
— Ещё по два человека с каждой стороны… Рельс не сгибался.
«Эти черти тоже ржавчиной перемажутся…» — озорно подумал дядя Проня.
— Ещё по одному… Отлично! Семнадцатый и восемнадцатый, прошу…
Рельс начал медленно гнуться. Висящие на нем почувствовали это и радостно застонали.
Шея, грудь и лицо великана стали багровыми. Кончики пальцев побелели. На шее вздулись жилы. Пот больно ел глаза.
Рельс перестал гнуться.
— Подбавь ещё, — прохрипел дядя Проня.
— Девятнадцатого и двадцатого прошу, — пригласил шпрех.
Цирк замер.
До последних рядов галерки доносилось прерывистое дыхание богатыря.
Двое повисли с разных концов рельса. Рельс затрещал.
— Алле… — с хрипом вырвалось из груди дяди Прони.
— Б-р-р-р-аво! — застонал цирк.
— Маэстро, туш! — крикнул шпрех.
«Отчего я не слышу аплодисментов? И туша не слышу. Вот чудно-то! Вижу, как хлопают, а ничего не слышу…» — удивился великан.
Неожиданно тишину разрезало знакомое жужжание. Оно становилось все громче и пронзительней. Дяде Про-не показалось, что откуда-то издалека летит муха. Та самая муха, которая была в гробу. «Ожила, что ли? И почем я знаю, что это та самая? Я ведь так и не видел её…»
Муха росла и жужжала все пронзительней. Она подлетела близко, стала огромной. Подмигнув, совсем как веселый гном, она уселась на правый висок и больно кольнула…
Артист покачнулся, потерял равновесие и неловко завалился набок. «Какой породы было дерево? Надо узнать…» — успел подумать он, глядя на стремительно падающий в лицо манеж…
Люди сыпались с рельса как горох. Они быстро поднимались, смеялись и очищали костюмы от опилок, а артист продолжал лежать в нелепой позе, придавленный ржавым рельсом, уткнувшись лицом в белые как снег опилки.
Опилки быстро краснели от крови:.
На весь цирк раздался гортанный крик Сандро. Оркестр умолк. Цирк замер от ужаса.
К артисту со всех сторон бросились люди.
— Карету «скорой помощи»! Скорее! Карету! — закричал и заметался в страхе по манежу Али-Индус.
— Поздно… — тихо ответил доктор Асиновский, поднимаясь с колен. — Он мертв…
— Ну, так кто из нас выиграл пари? — торжествующе спросил Иван Пантелеймонович, играя брелоками от часов.
— За такое зрелище никаких денег не пожалеешь! — отозвался Ромкин отец, натягивая на ноги узконосые штиблеты…
Ребята облепили школьное крыльцо.
— Самого Сандро мы с Борькой так и не видели, — рассказывала Нина. — Мы обо всем узнали от дяди Доната.
— А когда хоронить будут?
— Сегодня. Только вчера вечером всё с похоронами уладилось. Фамилии настоящей дядя Прони никто не помнит. Потерялась… Вонави и Вонави. На всех венках так и написано… Хорошо, что мы с венком успели. Дядя Донат его сразу в гардеробную к Сандро отнес.