Слова принцессы из племени детей Дану словно бы заставили сбросить пелену с глаз. Теперь феям цирк виделся каким-то странным, запредельным механизмом, отдающим безумием даже по меркам фейри. Браслет на руке Катарины проявлял все больше признаков жизни, ощутимо сжимая ее руку в такт сердцебиению, то ли подчиняясь, то ли контролируя. Появившийся в центре сцены фокусник-ифрит расхохотался: громко, зло, с явно читаемыми истерическими нотками:
– Дети Дану? Как смеете вы приказывать в чужом доме? Здесь ваша сила и власть – ничто, лишь иллюзия, отголосок былого могущества. Все ваши кривляния – ничто против моей истинной силы, и вы – лишь песчинка в жерновах истинной власти огня! – со стороны казалось, что он полностью уверен в себе и в своих силах, и только тот, кто умеет чувствовать эмоции, мог бы понять, что ифрит... боялся. Боялся этих непонятных гостей, нарушивших обычный порядок циркового выступления, и вынудивших его появиться еще до того, как все будет закончено... Но даже испытывающий страх, ифрит был опасен в своих самоуверенности и безумии.
Два легких пасса руки фокусника – и из нелепого сооружения, называемого почему-то троном, выскочило несколько ржавых железных полос, прижавших руки Кромешника к подлокотникам, так же зафиксировав в неподвижности его туловище и ноги. Кандалы эти были сделаны из такого плохого железа, что прикосновения к коже фейри ощутимо обжигали и ранили. Кромешник почувствовал, как трон вытягивает из него силу, а вместе с силой – и саму жизнь.
Безумный взгляд ифрита задержался на принцессе, и он издал еще один безумный смешок:
– А тебя, моя красавица, я использую позднее. С этим украшением на руке ты все равно никуда не денешься. – браслет, словно вторя словам фокусника, сильно, до боли, впился в руку Катарины.
Все муки ада не могли сравниться с этой болью. Сдавленное горло и оковы, что тяжелее любого бремени. Кромешник стремительно терял силы. Его запястья и шея покрылись рубцами, проливая чёрную жидкость, более похожую на мазут, иссыхающую и обращающуюся чёрной блестящей пылью - порошком ночных кошмаров.
Занавесь у входа в шатер колыхнулась, и на пороге оказалась еще одна гостья. Кобыла с телом, сотканным из ночного неба и лучезарной гривой. Она повела головой, вполне осмысленно осматривая зал. Увиденное ей явно не понравилось.
Можно ли совладать с муками? Боль была невыносимой, но Кромешник знал: ничто не может остановить его в достижении его цели. Буквально ничто.
Ши рассмеялся. Смех этот был сдавленным, скрипучим, но от того не менее жутким, ибо никто до сего момента точно не знал, умеет ли это создание смеяться вообще.
– Что же, дух огня, – проговорил он севшим, но от того не менее величавым голосом, – ты отравил меня. Но хватит ли у тебя сил совладать со мной?
Его глаза сверкнули недобрыми огнями:
– Может этот мир и не принадлежит нашему племени. Но он не принадлежит и твоему.
Он продолжал смеяться, кривясь в агонии, захватывающей его тело. Его сущность всё глубже проникала в трон, впитывалась капля за каплей, отравляя само существо хозяина этой мебели. И яд этот был опаснее любого смертельного оружия.
– Когда ты, изверг, насытишься мной сполна, в твоей жалкой огненной душонке не останется ничего... – он помедлил, ловя взгляд ифрита, – Кроме страха.
Все шло не так и не туда. Катарина видела, как из Кромешника вытекает жизнь, капля за каплей. Видела безумную ухмылку на губах ифрита и торжество в глазах, он уже предвкушал победу на детьми Дану, и неблагой казалось, что он не далек от истины в своих суждения. Браслет мертвой хваткой вцепился в ее руку и сжимал ее все сильнее и как избавиться от него девушка не знала.
Бессилие и злость разрывали девушку изнутри. Она словно со стороны слушала речи рыцаря, обращенные к ифриту, блуждая взглядом по залу и пытаясь понять, как победить мерзкую тварь. Как снять чертов браслет и разрушить сосуд. Чувство безысходности внутри феи боролись с врожденной упертостью, гордостью и не желанием отступать.
Мысли в голове девушки лихорадочно метались стремясь найти решение.
Как бы ни выглядел владелец цирка, полубезумный ифрит, превративший свой сосуд в нечто, привлекательное для людей, и питающее сосуд и его хозяина своими эмоциями, он понимал, что сейчас все пошло не так, как происходило сотни раз. Никогда прежде механизм, извлекающий из жертвы жизненную силу, не начинал работать на виду у других. Раньше всегда удавалось умыкнуть свою жертву, и, под видом чествования короля шутов, обстряпать дельце, превратив полное сил и жизни существо в пустую оболочку, марионетку, еще одного вечного раба передвижного кошмара, маскирующегося под цирк.