— У-у!
— А что он делал-то?
— Обедал.
— Это как же?
— Да очень просто, там стоял стол, и на нем был обед, дядя говорит слону: «Садись!» Слон и сел, достал нагрудник, взял хоботом ложку и давай есть суп, потом еще что-то, и хлеб ел, а потом заказал себе пива…
— Пива, говоришь, заказал?
— Ой, пап, да ты ничего не знаешь! Он постучал по стакану, и ему сразу же принесли пива; он выпил и еще попросил, и еще, и напился пьяный, зашатался да и упал, как дедушка Зеленка, — помнишь, мы всегда прыгали вокруг него, а он бранился.
— Что же после-то было со слоном?
— Ой, он лежал как мертвый, дядя влез ему на голову, а он хоть бы шевельнулся. Тогда дядя поклонился, мы ему захлопали, слон-то и проснулся, он даже не знал, что у него на голове человек сидит, ему стало стыдно, и он ушел домой спать и дядю унес на себе…
Антонин Карас убедился, что он многого не видел, и решил при первой же возможности наверстать упущенное. До поздней ночи Вашек рассказывал ему о всяких чудесах, а когда они, помолившись, легли и стало тихо, темноте вдруг послышалось:
— Пап…
— Ты еще не спишь?
— Папа, правда ведь, я буду наездником?
— Будешь, коли захочешь, а теперь спи!
Карас вылез из-под одеяла чуть свет. Он тихонько умылся и оделся, достал из духовки кастрюлю с теплым жидким кофе, налил себе полную кружку, откромсал краюху хлеба и позавтракал. Затем сунул ломоть хлеба в карман и на цыпочках вышел из квартиры. Еще не было шести, когда он появился в цирке. Керголец был уже на месте и тотчас принялся рассказывать Карасу о ночном происшествии. Вечером окотилась львица Наташа, теперь у нее три львенка. К счастью, клетка была приготовлена заранее — та самая, которую Карас помогал вчера перетаскивать. Туда перевели льва Магума, помещавшегося до этого вместе с Наташей, а в третьей клетке остался старый лев Султан и львицы Бесси и Коринна. Радостное событие произошло преждевременно, поэтому Наташа до последней минуты оставалась в одной клетке с Магумом. Директорша, тревожась за львицу, забежала перед ужином в зверинец, и как раз кстати. Срочно послали за Гамбье, который отвечает за всех хищников, а Бервиц, бросив ужин, вместе с Кергольцем и еще несколькими служителями организовал переселение Магума. Директорша опасалась за львят и всю ночь не отходила от Наташи, которая до того ослабела, что едва могла шевельнуться. Утром директорша сказала, что Наташа — плохая мать: придется отнять у нее львят и выкармливать их искусственно.
Карас отправился взглянуть на львицу. Наташа лежала в клетке, апатично вытянувшись на боку, а на соломе, под брюхом у нее, копошилось что-то крошечное.
Но разглядывать Наташу было некогда. Животные вокруг требовали завтрака, и Карас вернулся на конюшню — все же лошади были ему милее. Он помогал кормить их, выносил навоз, учился у конюха Ганса правильно держать скребницу и чистить копыта. А как только выдалась свободная минута, Антонин решил осмотреть здание. Зал был опоясан круговым коридором, по обеим сторонам которого располагались служебные помещения. По внутренней стороне тянулись двери различных кладовых, гардеробных и складов, как бы вдвинутых под амфитеатр зрительного зала. Канцелярия, кабинет директора и уборные артистов размещались с наружной стороны; здесь были окна или по крайней мере маленькие окошки. Между центральным подъездом и боковым, служебным, помещалась комнатка с кухней, где жили хромой Джон Гарвей, вдовец, ставший в цирке инвалидом, и его дочь Алиса, дурнушка с роскошными рыжими волосами. Напротив главного подъезда находились конюшенные ворота, затянутые бордовым занавесом, над ними — оркестровая раковина, за ними — вход на конюшню и в зверинец. То и другое представляло собой вместительные деревянные помещения, которые Бервиц пристроил после того, как подписал долгосрочный контракт на аренду циркового здания. В правом крыле длинными рядами стояли кони, участвовавшие в представлениях; гужевых лошадей Бервиц держал в другой, специально нанятой конюшне. В левом крыле размещались клетки со зверями. Из конюшни и зверинца можно было попасть еще в одну пристройку, сооруженную совсем недавно; там, на низком помосте, переминался с ноги на ногу слон Бинго. Этой стороной цирк Умберто выходил на пустырь за Репербан, уставленный вагончиками Бервица — жилыми фургонами, иные из которых отличались даже известным комфортом. Каждый вагончик был на свой манер: цирк, как и отдельные артисты, приобретал их в разных уголках Европы. Некоторые и зимой предпочитали хибарку на колесах стенам городских домов. В теплую погоду свободное пространство между фургонами являлось излюбленным местом репетиций; тут было даже обозначено и утоптано нечто вроде арены. Упражняясь, артисты могли ориентироваться на размеры настоящего манежа. Пустырь служил также местом отдыха цирковых служителей, которые в свободное время любили посидеть на бревнах или на лесенках фургонов. Между вагончиками хозяйки развешивали белье, весною в чахлой траве копошились куры, играла на солнышке ребятня.