Все вышли, мы с Хамсой последние. Но, увидев, что за ним я и больше никого нет, Хамса уходит, уступая мне свое место. Наверно, в прошлой жизни мы с Хамсой были братьями.
Холли улыбается мне. Прошло несколько недель с того дня, как Мел опрокинул мой стол и меня вместе с ним, но только сейчас мы с Холли в первый раз смотрим друг на друга. Ощущение очень странное, будто мы голые.
Так что вы хотели, Рей? — спрашивает она.
Она смотрит прямо на меня, а я не знаю, о чем говорить. Наконец слова находятся: Я вас видел. В четверг. Вы приезжали на своей машине.
Я тоже вас видела, Рей, говорит она.
Ну, это вряд ли, усмехаюсь я.
Вы копали.
Правда видела! Это так поразительно, что я снова теряюсь. Еще меня терзает вопрос: вот я стою с ней рядом, могу, если захочу, протянуть руку и дотронуться, но опять не слышу запаха табака — почему?
А как вы догадались, что это был я?
Знаете, по лицу, говорит она. Мы одновременно прыскаем от смеха, и от этого нам обоим становится еще смешнее.
В коридоре шумят, кто-то пытается перекричать остальных, отчего тишина в комнате, где мы с Холли только вдвоем, становится лишь пронзительней. Тикают секунды, а дверь все не распахивается, и каждая следующая секунда — маленькое чудо.
Я: Хочу поговорить с вами.
Так мы и говорим.
Нет. Я хочу, чтобы вы рассказали мне о себе, о своей жизни.
Боль, которую я уже видел раньше, опять проступает сквозь ее черты. Этого не нужно, говорит она.
Почему?
В моей жизни много сложностей, но ничего интересного, помедлив, отвечает она.
Мне хочется еще немного ее усложнить.
Вот и мне так показалось, говорит она. Вам хочется, чтобы меня уволили с работы.
Ничего, у вас же есть другая работа. Кажется, для нее вы даже наряжаетесь.
Без комментариев, отвечает Холли, но улыбка снова появляется на ее губах.
Вы замужем? — спрашиваю я. Она медлит, и я отвечаю сам: В разводе. А сложности — это, надо понимать, дети. Двое, не меньше. Хотя скорее трое.
Ее лицо вдруг делается беззащитным и растерянным. Но лишь на секунду.
Вы, я вижу, тонкий психолог? Втираетесь к людям в доверие и получаете, что вам нужно. За то и попали к нам сюда… на стажировку?
Нет, эти психологи сюда не попадают, говорю я. Они стажируются в более приятных местах.
А вы тогда за что?
За убийство.
Не верю.
Напрасно.
Холли долго молчит, потом говорит, уже без всякой улыбки: Если вы рассчитывали меня этим впечатлить, то не вышло.
Вы спросили — я ответил, говорю я, но в груди становится тесно. Впечатлить? Может быть, не знаю.
Она раскрывает свою папку и утыкается в какие-то бумаги. Холли, говорю я, но она не поднимает головы. И тогда дверь, которая уже давно должна была распахнуться, наконец распахивается. Перерыв закончился.
Я сажусь за свой стол. В груди по-прежнему тесно.
Том-Том впервые за все время что-то написал и собирается читать свое сочинение. У него в руках целая пачка исписанной бумаги — страниц восемьдесят, не меньше. Холли сразу его предупреждает, что прочесть до конца никак не получится, и Том-Том сникает, как шарик, из которого выпустили воздух. Он дергается, бубнит себе под нос, гундосит и подвывает, будто не читает, а долго и путано в чем-то оправдывается. Запинается без конца, что немудрено: предложения огромные, не выговоришь, две-три фразы — и пора переворачивать страницу. Сперва я вообще не могу разобраться, что к чему. И никто не может. Но наконец кое-что начинает проясняться. Лето в каком-то из южных штатов. Бедная семья, куча детей. Мать опрокидывает кастрюлю с кипятком на руку трехлетнему сыну, и рука перестает расти, отсыхает. После бездарно загубленного разговора с Холли на душе гадко, но скоро я об этом забываю. Мальчик подрастает и начинает мутить самопальный мет. Рассказ заканчивается неожиданно: герой совершает свое первое ограбление, при этом выворачивает руку какому-то старику и ломает ее в трех местах.
Том-Том умолкает. Оказывается, он все же дочитал до конца. Все молчат. Том-Том нервно усмехается. Что, так всех сморило, даже некому было меня остановить?
Холли смотрит на стенные часы, потом на наручные. Взгляд у нее странный, будто она и правда спала. Ну что ж, говорит она. Давайте обсуждать.
У Алана Бирда замечание то же, что и всегда: маловато контекста. Он у нас большой любитель контекста, ему его вечно не хватает. А может, он просто хочет показать Холли, что знает такое умное слово.
Голубчик: Очень уж все у тебя грустно получилось, Том-Том. Мне было очень, очень грустно тебя слушать.