«Если б другие не были дураками — мы были бы ими».
«Говнюк ты, братец, — печально сказал полковник. — Как же ты можешь мне, своему командиру, такие вещи говорить?»
«Ничего я ему на это не сказал, а только ответил».
Страничка 22 вдруг касалась как бы национального вопроса:
«Его фамилия Вернер, но он русский».
«А наша кошка тоже еврей?»
«Меняю одну национальность на две судимости».
Я приблизился к окошечку, взглянул на длинную еще очередь у стойки регистрации — и, отшагнув и уступая место следующему за мной, полистал еще. В конце значились какие-то искалеченные, переиначенные поговорки:
«Любишь кататься — и катись на фиг».
«Чем дальше в лес — тем боже мой!»
«Что посмеешь — то и пожнешь».
Последняя страница мелко исписана фразами из анекдотов — все как один бородатые, подобные, видимо, тем, за какие янки при дворе короля Артура повесил сэра Дэнейди-шутника:
«Массовик во-от с таким затейником!»
«Чего тут думать? Трясти надо!»
Переделанные строки песен:
«Мадам, уже падают дятлы».
«Вы слыхали, как дают дрозда?»
«Лица желтые над городом кружатся».
Это уже походило на неостроумное глумление. Я протянул книжку милой девушке в окошке справочного и объяснил просьбу.
— Найдена записная книжка черного цвета с цитатами! Гражданина, потерявшего, просят…
Я чуть поодаль ждал с любопытством — подойдет ли владелец? Каков он?
Объявили окончание регистрации. Я поглядывал на часы и табло.
В голове застряли несколько бессвязных цитат:
«Жирные, здоровые люди нужны и в Гватемале».
«И Вилли, и Билли давно позабыли, когда собирали такой урожай».
«Поле чудес в стране дураков».
«И тут Эдди Марсала пукнул на всю церковь. Молодец Эдди!»
«Стоит посадить обезьяну в клетку, как она воображает себя птицей».
«Не все то лебедь, что над водой торчит».
«Умными мы называем людей, которые с нами соглашаются».
«Почему бы одному благородному дону не получить розог за другого благородного дона?»
«В общем, мощные бедра».
«Пилите, Шура, пилите».
«А весовщик говорит: „Э-э-эээ-эээээээээ…“»
«Приходить со своими веревками или дадут?»
Мне вспомнился однокашник (сейчас ему под сорок, а все такой же идиот), у которого было шуток шесть на все случаи жизни. Через полгода знакомства любой беззлобно осаживал его: «Степаша, заткнись». На что он, не обижаясь, отвечал — тоже всегда одной формулой: «Запас шуток ограничен, а жизнь с ними прожить надо». И живет!
Вспомнил и старое рассуждение: три цитаты — это уже некое самостоятельное произведение, они как бы сцепляются молекулярными связями, образуя подобие нового художественного единства, взаимообогащаясь смыслом.
Я уже давно читаю очень медленно — возможно, реакция на молниеносное студенческо-сессионное чтение, когда стопа шедевров пропускается через мозги, как пулеметная лента, — только пустые гильзы отзвякивают. И с некоторых пор стал обращать внимание, как много афористичности, да и просто смака в фразах настоящих писателей; обычно их не замечаешь, проскальзываешь. Возьми чуть ли не любую вещь из классики — и наберешь эпиграфов и высказываний на все случаи жизни.
Причем обращаешь внимание на такие фразы, разумеется, в соответствии с собственным настроем: вычитываешь то, что хочешь вычитать; на то они и классики… В принципе набор цитат, которыми оперирует человек, — его довольно ясная характеристика. «Скажи мне, что ты запомнил, и я скажу, кто ты»…