— Расскажи что-нибудь еще, — попросила Дюваль, завороженная историями из казарменных будней подруги.
В ней все больше и больше распалялась ее мечта детства, щедро сдобренная изрядным количеством алкоголя и преувеличенно раздутыми повествованиями.
— Я не знаю уже. Давай лучше ты.
— Рассказывать нечего. Проще ролики посмотреть из интернета с моими боями.
— Смотрела и не раз. До сих пор поражаюсь, как ты ту дуру из Дама свалила. Нас такому на рукопашке не учат.
— Вас зато многому другому учат…
— Ну вот, опять! Когда же ты поймешь, что у тебя все хорошо? Клэр, у тебя прекрасная жизнь, свобода…
— Это потеха на радость зевакам. Два человека, которые даже не испытывают друг к другу антипатии, вынуждены биться за пояс, доказывающий только твои физические умения. Пойми, Елена, на ринге не враги, а просто два человека… Они как гладиаторы в Древнем Риме. Мы калечим друг друга только потому, что это дает минутную вседозволенность, ощущение эйфории, а потом только боль, слезы…
— Ну, ты-то искалеченной не выглядишь, — беззаботно отмахнулась Вагнер.
— У меня нос в двух местах сломан. Когда его выправляли, было еще больнее, чем когда его сломали.
— Ого!
— Потрогай, — Клэр схватила пальцы подруги, поднеся их к своему лицу и проведя по собственной переносице.
Елена почувствовала, что нос Дюваль и вправду в двух местах немного неровный.
— Но плохо даже не это. С того момента, когда я выиграла свой первый бой, я живу неизвестно ради чего. Я иду от боя к бою, от победы к победе. И побеждаю только потому, что не чувствую ничего. Понимаешь? Раньше у меня была мечта. Я знала, ради чего нужно жить и совершенствоваться. Сейчас я чувствую пустоту.
Елена задумалась. Она вспомнила бои своей подруги, как та выходила на ринг, какие давала комментарии. Вспомнилась и песня на титантроне. Неизвестно, из какой далекой глубины времен ее нашла Клэр, но там были слова: «Не стоит скорби ни жен, ни друзей, жизнь гладиатора — Колизей». Вагнер помнила этот ни с чем не сравнимый взгляд — безразличное лицо из-под плотно надвинутого капюшона оглядывает толпу людей, операторов, судей, противников. Она знала подругу совсем другой: милой, открытой и симпатичной девушкой. Но там она менялась. На ринге была не Клэр, а только ее тело.
— Бедная, — сочувственно сказала Елена.
Но Дюваль попросту не умела долго пребывать в одном и том же состоянии. Настроение ее стремительно менялось. Еще час назад она могла меланхолично смотреть за каплями дождя, а теперь уже развела бурную деятельность.
— Слушай, я хочу, чтобы ты кое-что увидела, — засияла вдруг Клэр улыбкой и быстро упорхнула вглубь квартиры.
Через десять минут она вернулась. Вагнер опешила.
Младшая Дюваль позаимствовала из шкафа Терезы ее парадную форму, ту самую, в которой майор валькирий была на параде три года назад. В силу роста и комплекции одежда на Клэр смотрелась несколько мешковато, но все равно красиво. Черный низ, белый верх и аккуратный сапфировый галстук. Елена даже позавидовала — ее черная форма гвардии, в которой она и пришла домой к подруге, словно бледная тень на фоне этого торжества совершенства.
— Ну как? — подмигнула Клэр.
— Великовата, — критично заметила подруга и все же, не сдержав восхищения, добавила: — Черт, но шикарно.
— Хотелось бы мне однажды пройтись вот в этой форме по городу на параде, чтоб все видели, — мечтательно закрыла глаза Дюваль. Радость ее вдруг прошла, улыбка пропала: — И чтоб родители были живы, а войны никогда не было. Не было цвергов и гримов…
Елена напряглась в ожидании исповеди. Клэр не часто вспоминала о своей жизни до того кошмарного дня, когда они со старшей сестрой остались совершенно одни в этом мире.
— Мама и папа. Они работали в бюро по изучению поведения организмов, подверженных вирусу цверга. Однажды что-то пошло не так, какой-то эксперимент вышел из-под контроля. Мне тогда было семь, я плохо все понимала. Поздно ночью в квартиру пришли люди, передали Терезе какой-то пакет. Я спросила, почему наши родители задержались на работе. Тогда я впервые увидела, как плачет моя сестра.
Больше она не плакала. А я готова разрыдаться прямо сейчас. Я не плакала даже тогда, когда нас подвели к двум оцинкованным гробам. Их даже не открыли. Сестра сказала, что теперь мы остались одни. Я не понимала. Потом, позже, до меня дошло… — слезы катились по щекам Клэр. — Все это, — девушка обвела взглядом квартиру, — я знаю, почему Тереза пошла в валькирии. Она не столько хотела отомстить, сколь хотела, чтобы у меня была нормальная жизнь. Знаю, она хочет как лучше… Но не понимает, что все еще не кончилось и не скоро закончится, а я, так или иначе, не могу не сталкиваться с окружающей действительностью. И, пока Тереза где-то далеко ежедневно сталкивается с опасностью, я не могу жить спокойно, осознавая, что самый близкий и дорогой мне человек рискует собой, а я ничем не могу ей помочь. Теперь я взрослая, могу о себе позаботиться, но больше всего я хочу помочь сестре, защитить ее, как она защищала меня.
Елена могла бы возразить, попытаться отговорить подругу от необдуманных поступков, ведь разум твердо подсказывал, что, если младшая Дюваль вступит в отряд, это будет полным крахом надежд Терезы, но Вагнер была другом Клэр и чувствовала, что та испытывает, а потому просто сказала:
— Если это то, чего ты действительно хочешь в своей жизни, просто сделай это.
Клэр замерла, утерла рукавом слезы и совершенно удивленным голосом произнесла:
— Ты правда так считаешь?
Во все времена до этого момента Елена ее отговаривала, единая в своем мнении с Терезой.
— Да.
Русоволосая девушка в полном смятении присела на стул.
— А… А ты? Ты пойдешь со мной в отряд?
— Да, — беззаботно пожала плечами Вагнер.
— И что, твои родители будут не против?
— Неа, — так же беззаботно отмахнулась подруга, — у моих родителей помимо меня еще два брата и сестра, ну сама знаешь. И все младше меня и сидят на шее. Ты бы видела, какой банкет закатили дома, когда я наконец-то свалила в гвардию. А сейчас, когда снизили порог для вступления в отряд, меня и в гвардии особо ничего не держит. В РОНА платят очень хорошие деньги. Заодно смогу помочь семье.
— Но это же опасно! — возразила Клэр.
— Тебя это не очень останавливает, — усмехнулась Елена. — Что до меня, то считаю твою цель благородной, и помочь, — подруга отвесила шутовской поклон, — будет достойно. Можешь считать меня таким вот филантропом. Кроме того, капитан Клэр Дюваль и ее заместитель обер-лейтенант Елена Вагнер. Вроде неплохо звучит.
— До таких званий дослужиться еще надо… — скептично ответила Дюваль.
— Ну так, все в наших руках.
— Кстати, о понижении порога, — голос Клэр стал заговорщицким. — Я как-то случайно подслушала разговор Терезы и Илены. Так вот, теперь в отряде служит девчонка, которую приняли в пятнадцать лет в прошлом году!
— Ого! Я ни о чем подобном не слышала.
— Еще бы, этого нигде и не оглашали. Из их разговора я только знаю, что ее зовут Присцилла Джинтеле, она вроде как из Зюдмарка, обучалась там в кадетском корпусе имени Рубеля Де Боно.
— Повезло, но что ж она должна уметь, если ее зачислили так рано?
— Ума не приложу…
Они не знали, а министерство пропаганды и культуры тщательно дозировали информацию в выгодном для себя свете. Три года назад, во время событий двадцать второго июня, валькирии понесли чудовищные потери: практически полное уничтожение группы «Карателей», полное уничтожение групп «Кобра», «Эллада», «Охотники из Вальхаллы». Кроме того, ни одна из четверок не избежала жертв — после проведенных боев и ликвидаций едва ли одна группа могла сохранить по четыре валькирии в своем составе. Требовалось срочно возместить потери в роте. Снизили возраст, снизили проходные характеристики, и эффект превзошел все ожидания. Рота, в которую и в лучшие времена с трудом набиралось сто служащих, разрослась до двухсот бойцов. В экстренных ситуациях всегда принимались и экстренные меры — количество неизбежно уступало качеству.