Трудно сказать, чего он хотел этим добиться. Может, боль физическая приносила ему избавление от боли душевной. Или же он просто хотел разодрать в клочья того Гарри, чьё лицо он незаконно присвоил. Рон, пытаясь остановить друга, судорожно хватал его за окровавленные руки. Он кричал, не понимая собственных слов. Когда на его зов прибежали санитары и вновь погрузили Гарри в состояние сна, парень неловко осел на стул и тоже заплакал. От горя. От боли. От ужаса.
***
Чувство глубокого отчаяния полностью захватило Рона при мысли, что сейчас ему придётся сказать своей семье, стоило ему отворить дверь дома. Родные в полном составе сидели в гостиной, напряжённо ожидая его появления и хороших новостей. Но что он мог сказать? Что у Гарри от горя помутился рассудок, и ни врачи, ни он ничего не могут поделать? От одного воспоминания разодранного лица друга Рона передёрнуло.
Рон, признаться честно, никогда не испытывал серьёзной тяги к алкоголю, до этого самого дня. Он чувствовал не просто жажду, а смертельную необходимость в алкоголе, который, казалось, единственный мог прогнать навязчивое лицо Гарри, залитое кровью.
— Вечер, — коротко бросил он усталым, тихим голосом, глядя на всех пустым и отрешённым взглядом. В некоторых ситуациях, таких, как эта, к примеру, слова совершенно лишние. У миссис Уизли, которая прилежно занималась шитьём, при одном лишь взгляде на сына упало сердце.
Стараясь держать себя в руках, она жалобно взглянула на мужа, который так же, как и она, изменился в лице, крепко обхватив её руки своими. Ни Гермиона, ни Рон так и не решились честно сказать семейству о том, что Гарри ослеп, все знали лишь то, что им было положено знать, мол, сейчас Гарри плохо.
— Как? — робко, почти беззвучно спросила Молли дрожащими губами. Видел Бог, она полюбила Гарри, как своего собственного ребёнка, в тот самый момент, когда впервые увидела на платформе девять и три четверти.
Худенький испуганный мальчонка не мог не запасть в доброе сердце женщины. Глядя в его большие зеленые глаза, Молли иной раз диву давалась, как всё-таки дети бывают похожи на своих родителей, нет, не внешне, точнее сказать, не только: в его глазах она видела не Лили и не Джеймса, она видела лучшее, что было в них обоих. И как всё же бывает несправедлива жизнь по отношению к тем, кто и так от неё уже натерпелся сполна. Как будто в чаше страданий юного Поттера не было дна.
— Я в жизни не видел его таким, — жалко выдавил Рон, пряча лицо в ладони, — он… лежал и молчал, как… как будто спал, а потом начал кричать и раздирать лицо ногтями. До крови. Доктора сказали, что это уже третий припадок…
— Несчастный мальчик, — только и сказала Молли, поспешно стирая выступившие на глаза слёзы. Но чем больше она старалась не плакать, тем хуже у неё получалось. Мысль о том, сколько бедный мальчик перенес и сколько ему еще предстоит вынести, разрывала на части её хрупкое материнское сердце.
— Рон, я боюсь, что ничего нельзя поделать, — прикусывая щёки и силясь тоже не заплакать, ответила Гермиона, ласково перебирая отросшие рыжие пряди волос, — надежда умерла вместе с Тёмным Лордом, который единственный знал, какое проклятие накладывает…
Глава 3
«Это ведь не сон, правда?» — мысль настойчиво, слишком настойчиво, крутилась в голове уже не первый день, но сегодня она звучала так громко, что, казалось, ни о чем другом я попросту не мог думать.
В коридоре было тихо, и даже наши прерывистые вздохи, отражающиеся от голых стен, были словно съедены этой убивающей всё кругом тишиной. Больничная стерильность давила отвратительными полынными запахами, которые за время пребывания в госпитале св. Мунго въелись в меня до самых костей. Справочник по травам гласил, что полынь имеет удивительное успокаивающее действие на расшатанную нервную систему. Сколько я уже здесь? Неделю? Две? Три? Не помню. Дни перестали быть для меня чем-то само собой разумеющимся.
Новая жизнь диктовала новый режим, порядок, условия. Теперь я знал, что ночь заканчивается в момент прихода медсестры. Какая ирония судьбы: раньше люди буквально лезли друг на друга, чтобы только взглянуть на меня, а сейчас?.. А сейчас даже младший медперсонал с трудом переносил моё общество. Наверное, сама аура убитой жизни и безысходности вкупе с возможностью увидеть очередной припадок и послужили этому причиной. Был ли я расстроен? Не был. Но, так или иначе, ко мне, после нескольких неудачных попыток наладить контакт, отправляли одну и ту же женщину. Она так и не назвала своего имени, была в годах, с приятным, немного хриплым голосом, который порой дрожал, как лист на ветру.