Лысёнок ещё раз прочитал записку на двери и авторитетно заявил:
— Брэшет гад! Дома он. Дрыхнет, небось.
И, подтолкнув Колоба локотком, скомандовал:
— Стукай!
— А если там и в самом деле собака?
— Ну и шо? Она ж за дверью. Ничего страшного.
Колоб постучал и опасливо отступил на шаг назад. Было тихо, только как будто скрипнуло что–то за дверью и вроде бы где–то заиграло радио. Подождали минуту, потом постучали ещё раз.
— Никого, — прошептал Лысёнок, приставив ухо к дверной скважине. — Зря припёрлись.
— Ша! — обеспокоился вдруг Колобок. — Заглохни!
— А шо?
— Шаги… Чуешь?
Теперь уже было ясно, что к двери кто–то неслышно подкрался и теперь стоит там, затаив дыхание, и прислушивается.
— Это Пожарник, — беззвучно, одними губами просигнализировал Колобок друзьям. — Стоит и дышит. И не открывает.
— Он шо — совсем уже дурак? — возмутился Вовчик. — А ну дай я.
И Лысёнок решительно забарабанил в дверь.
— Зи святом вас! — вдруг заорал он. — З Риздвом Христовым вас, пан Пож… Пож… — Вовка быстро обернулся к Колобку и спросил: — Як ёго фамилия?
— Хрен его знает… А по–украински говорить зовсим нэобовьязково, пан Лысёнок, — проворчал Валерка.
И тут за дверью вдруг как засопит что–то, как заскулит, зальётся визгливым лаем! Сразу стало ясно, что это не собака. Слишком уж искусственными, ненастоящими были те звуки — как будто там, за дверью, стоял полоумный сопливый бутуз, трёхлетний дебил, лупоглазый даун, страдающий аденоидами и хронической простудой, пытался продышаться через нос, пускал слюни и плакал навзрыд. Тяжёлый храп и сопение со свистом то и дело менялись на звонкое истеричное тявканье. Мальчишкам стало страшно.
— Вон яка холера! Это оборотень! — ахнул Колоб и попятился.
— Атас, мужики! — скомандовал Лысёнок и первый ломанулся на улицу. Лёнька и Валерка — за ним. Они едва не вышибли дверь подъезда. Отдышались только до дворе.
— Жуть! — поёжился Лёнька. — Шакалы у него там завелись с гиенами чи шо?
— Или напился с утра пораньше по случаю Рождества, — усмехнулся Вовчик, — и теперь блюёт под дверью, приличных людей пугает.
— А знаете, никакие это не шакалы, — задумчиво произнёс Колобок. — Он, наверно, видел из окна, что мы в подъезд вошли, вот и решил подшутить над нами. Дурака включил нам Пожарник…
— Вот урод!
И долго потом ещё они смеялись и рассказывали друзьям небылицы, вспоминая, как странный сосед изображал для них сердитого кобеля под дверью, называли Пожарника выродком и идиотом и совершенно серьёзно обсуждали целесообразность перебить ему все окна…
Но чуть позже кто–то совершенно случайно узнал о том, что совсем ещё недавно Пожарник был вполне нормальным мужиком, компанейским и весёлым, азартно играл во дворе в домино и часто ездил на рыбалку, но когда на острове Даманском погиб от руки китайца его единственный сын, кудрявый кареглазый Серёжка, шахматист и умница, сосед стал совсем другим, поседел, озлобился, сделался плаксив и злопамятен и вроде бы несколько раз лечился в психушке.
И тогда над Пожарником перестали издеваться. И даже иногда спрашивали у дяди Толи позволения недолго, буквально час или два, посидеть в бойлерной, погреться, или, если это летом, залезть на вишню и собрать в стакан немного ягоды «маме на компот»…
10
Несмотря на то, что почти всё своё свободное время Лёнька проводил во дворе с друзьями, по вечерам он всё же усаживался за пианино и занимался музыкой. Отцу, правда, не очень нравилось то, что это происходит вечером: именно в этот момент начиналась программа «Время», и, хотя там изо дня в день было одно и то же (речи Брежнева и Косыгина, борьба за мир во всём мире, дальнейший и неуклонный рост благосостояния советских трудящихся, отпор американской военщине, бесчинства израильских агрессоров, битва за урожай, рекордные надои и так далее), отец с трудом мирился с мыслью, что в этот вечер придётся обойтись без «последних известий». Втайне раздражаясь, он всё же отключал звук телевизора и потом с тоской поглядывал на экран, пытаясь угадать по движению губ диктора Игоря Кириллова смысл его сообщения, а в это время Лёнька играл свои гаммы и этюды. Только в самом конце программы «Время» отец вдруг подскакивал, как укушенный, и с громким возгласом «Тихо! Спорт!» включал звук.
— А шо у нас сегодня было? — удивлялся Лёнька.
— Интересно, как там «Шахтёр»…
Лёнька играл подолгу, стараясь довести своё исполнение до того уровня, когда уже не стыдно показать учителю. Однажды Виталий Сергеевич открыл ему простую истину: для того, чтобы стать хорошим пианистом, нужно заниматься с каждым годом на час больше: в первом классе — час в день, во втором — два часа и так далее. «Это что же, — удивлялся Лёнька, — скоро я и вовсе по полдня буду сидеть за пианино?» Но он упрямо старался следовать этому правилу: ставил на крышку инструмента будильник и музицировал, хмуро поглядывая на циферблат. Казалось, что стрелка замерла. Конечно, по три–четыре часа в день он не занимался, но когда что–нибудь не получалось, упорно отрабатывал одни и те же пассажи и фрагменты, не замечая времени.