Туман отступал, раздвигаясь, открывая еще недалекую, но уже перспективу, обозначив все более четкими контурами стоявшие по краям деревья. Кроны их проступали не узловатым переплетением сучьев, как зимой, и не сплошным массивом листвы, как было бы летом, а какой–то странной салатовой дымкой, словно туман сгустился там, среди веток, и нежно зазеленел. И вглядываясь в них привыкающим к миру человеческим взглядом, Вранцов вдруг понял, что не дымка это, не зеленоватый туман, а первая, распустившаяся ночью молодая листва. Пока лишь призрачным изумрудно–опаловым контуром тронула она кроны, которым густо и пышно цвести. И глубоко втянув в себя воздух, чувствуя всей грудью, всем человеческим своим существом этот прекрасный горьковато–сладостный запах весны, он ощутил, что жизнь начинать надо сызнова, что впереди другая, неведомая жизнь.
…Из глубины аллеи, еще не видимый за молочно–белой туманной пеленой, неторопливо постукивая подошвами, глуховато по–утреннему покашливая, с каждым шагом приближаясь и проступая в тумане, шел человек. И еще не видя его лица, не зная, стар он или молод, весел с утра или озабочен и хмур, Вранцов встал ему навстречу, чтобы этим ранним весенним утром обменяться первыми простыми человеческими словами.