Он был единственным ковбоем в отделении. Медперсонал относился к нему с настороженностью, а санитары даже побаивались.
- Говоришь, голоса слышишь? - спрашивал заведующий отделением во время обхода. Он изучающее смотрел на Копейкина. Впрочем, такой взгляд был присущ заведующему, на всё на свете он смотрел с подозрением.
- Слышу.
- И что они тебе говорят?
-Всякую ерунду. В основном друг с другом разговаривают.
- Приказывают что нибудь?
- Нет. Они ко мне почти не обращаются. Только иногда спрашивают моё мнение по тому или другому поводу.
-Хорошо. Мы полечим твои голоса. Если они у тебя, конечно, есть. И если ты нам не врёшь.
Заведующему ковбой не нравился. Он слишком выделялся среди остальной серой массы. Даже пижама у него была самая лучшая, не говоря уже про ковбойскую шляпу на голове. Как настоящий индеец, заведующий ненавидел ковбоя, но поначалу ковбой не делал ничего предосудительного и заведующий решил его не трогать. Оставить на будущее, как оставляют напоследок самый вкусный кусок торта. Провести эксперимент на ковбое это было бы круто. До этого ковбои в руки заведующего отделением не попадали.
Копейкин попросился на трудотерапию, но его не взяли. После побега Алишера в отделении стало скучно. Телевизор начали запирать в деревянный ящик на целый день и включали вечером лишь на пару часов. Копейкин целыми днями слонялся по коридору или беседовал с соседями по палате. Одним из соседей был молоденький самоубийца по фамилии Рублёв. Копейкин взял над ним не гласное шефство. Ему было просто жаль паренька. А может тот напомнил ему кузенов которые все были младше него и за которых он всегда вступался во дворе.
Однажды, когда Рублёва сильно корёжило от галоперидола, Копейкин решил помочь ему. Вечером во время приёма лекарств он встал за спиной Рублёва, и улучив момент прошептал в ухо:
- Не глотай таблетки.
Рублёв хотел повернуться, но Копейкин остановил его.
- Не поворачивайся. Не привлекай внимания. У тебя всё равно не проверяют рот. Положи таблетки под язык, выпей воду и сделай вид, что проглотил. Можешь даже сморщиться для пущей реальности. Но не глотай !
Рублёв так и сделал. На следующий день судороги отступили. Впрочем, таблетки ему вскоре отменили. Теперь его часто видели вместе с Копейкиным. Они прогуливались по коридору и о чём-то разговаривали. Революционные лозунги Дворецкого они не поддерживали и предпочитали держаться в стороне от всяких там митингов и беспорядков.
В один из осенний дней, когда дождь с самого утра барабанил в окна и совершенно не хотелось выходить на улицу, а хотелось смотреть на всё это увядание природы их тёплой комнаты через толстое стекло, дверь во врачебный коридор отворилась. На пороге стоял Алишер. Его сопровождали два санитара в белых халатах. Сам Алишер был одет в непривычную для глаза оранжевую робу. Такой цвет был новым для Дятловой горы. Среди серых и белых, теперь появились оранжевые. По замыслу заведующего, такие робы должны были носить те, кто прошёл процедуру электрошока.
Волосы Алишера были коротко подстрижены, то, что называется под ноль. На висках кожа была красной. Выделялись, какие-то красные круги. Буд то, что-то круглое к ним постоянно прикладывалось и теперь это что-то отпечаталось, быть может, надолго.
На вид Алишер не очень изменился, только чуть осунулся. Изменились его глаза. В них теперь ничего не было, в них была только пустота.
Посмотреть на Алишера собрались все обитатели отделения. До побега Алишер жил в третьей палате. Теперь его провели мимо входа в эту палату и повели к палате номер пять. Это означало, что социальный статус Алишера понизился на один пункт. Его посадили на кровать у самого выхода.
Когда санитары ушли, Копейкин присел на корточки возле кровати Алишера.
- Алишер,ты помнишь меня?
Алишер смотревший, куда-то вдаль, перевёл взгляд на Копейкина.
- Нет. Я не помню тебя.
Потом он нахмурил лоб, как будто пытался, что- то мучительно вспомнить и переспросил:
- Как ты меня назвал?
- Алишер. Это твоё имя.
- Какое у меня красивое имя.
Арест.
За Дворецким пришли ночью. Всё отделение спало, когда за ним пришли. Тихо, неслышно ступая в мягких тапочках, подошли к кровати. Сильные, жилистые руки санитаров прижали к матрасу немолодое тело диссидента. А одна рука зажала рот. Но он даже и не думал кричать. Он едва проснулся и сразу всё понял. Понял, что за ним пришли и это конец. Поэтому он не кричал, а просто мычал. Мычал как корова, ведомая на убой. От этого мычания глаза его расширились, а лысая голова покраснела от перенапряжения. Эта краснота была заметна даже в свете ночника.