— Идиот, ну и куда ты меня привёз?
— Пустяки, Ади, дело житейское. Сейчас выйду и всё устрою. Смотри-ка, у тебя опять отросли эти дурацкие усищи!
— Я тебе запрещаю впредь говорить в таком тоне о моих усах!
Пока наши два приятеля совершали свой стремительный круиз по маршруту «Блоксберг — Гиперборея — Рябиновка», доктор Штайнер застыл перед светящимся Порталом, заворожённый открывшимся — его тренированное сознание мигом соединилось со сверхсознанием Золотой пирамиды, венчавшей легендарную гору Меру, и древняя мудрость стала вливаться в него могучим потоком. Так он простоял, отрешённый от обыденности, в течение многих часов — пока не свалился на землю замертво от истощения…
Яков Блюмкин, смекнув, что его провели, кинулся, потрясая бомбой, следом за умчавшимся по узкому серпантину длинным белым автомобилем.
«Испано-сюизу» доктора Рудольфа Штайнера полиция обнаружила через три дня на живописном берегу Женевского озера.
Про таинственных Клауса и Грету больше в этих краях никогда не слышали. Да швейцарцы и вообще говоря не самый любопытный народ…
ГЛАВА 14. КРАТКИМ КУРСОМ
— Что — вас так уже сильно волнует судьба тюрьмы, в которой вам однажды довелось отсидеть? Россия — это тюрьма народов. Земной шар — всего-навсего тюрьма отягощённых злом душ. Оно вам надо? Одумайтесь!
Борис Савинков, по конспиративной привычке зарывшись лицом в стог, с невольным трепетом наблюдал за передислокацией красных войск. Во всём этом сквозила некая первородная скифская мощь — гимназисту Саше Блоку по этногенезу пятёрка с плюсом… Сперва с гиком и шальной пальбой по полю промчалось около полусотни боевых колесниц. Следом в облаке пыли со странной песней потянулась на рысях конница:
«Какие жуткие слова. А красиво поют! В нашем времени не было таких ясных слов — всё больше чахлые накокаиненные незнакомки… И как же страшны эти лица в закатном зареве. Так вот он какой — пресловутый новый мир, ради которого я, Борис Савинков, жил, боролся, и теперь обречён сдохнуть в гнилом стогу! Увы — Революция всегда сжирает своих лучших детей…».
— Товарищ Будённый! — к лихому усачу в малиновых шароварах подскакал плюгавого вида вестовой с пакетом. — Вас срочно требуют в Вятку, в штаб Реввоенсовета.
— Меня — требуют? — Пётр, оскалившись, дал шпоры злому вороному жеребцу. — А ты не в курсе, боец, как я назвал свой бронепоезд?
— Все знают, товарищ Будённый: вы назвали его «Кратким курсом!»
— Так вот, передай своему начальству — мой паровоз всегда под парами. Час пути — и нескольких залпов хватит, чтоб превратить вашу сраную Вятку в огненную братскую могилу! И кто после этого смеет с меня чего-то требовать? Я — Будённый! А твоя как фамилия, чучело?
— Боец Поскрёбышев… — втянул голову в плечи неказистый человечек.
— Расслабься, не трону. И кто только таких посылает ко мне? Тьфу!
— Я — ординарец Иосифа Виссарионовича Сталина. И это — его личный приказ вам.
На сей раз пришла очередь осесть в седле Петру Ганешину. Вот и доигрался, бляха, в Будённого! Самозванец нащупал ребристую рукоять плазменного меча на поясе. «Рубануть до седла — и никто после не спросит… Ординарец какой-то… Да только шалишь, Петруха — история-то спросит — и твоя революционная совесть за всё ответит… В конце концов, от его Книги я не отступал. Ну, разве самую малость. Приеду к Сталину — и всё расскажу ему лично. Делай что должен — и будь что будет…».
— Вон у того тополя свернём лесочком, — тихо шепнул Пётр сталинскому посланнику. — Армия ничего не должна знать.
— Так будет правильно, товарищ Будённый, — кивнул лысой головой Поскрёбышев…
Дальше мимо савинковского стога тяжко прогромыхала конная артиллерия — и потянулся нескончаемый обоз. Здесь уже революционных песен никто не пел. Да и разговоры велись попроще — добродушный толстый писарь Бабель в треснутых очёчках прислушивался к речам обозных мужиков, время от времени что-то занося в засаленную тетрадь.