С тех пор как он услышал от Курского, что Юля, по его мнению, жива и ей ничего не угрожает, он не тревожился, не был подавлен, не стремился к поиску, не испытывал безразличия и не забывал о случившемся. Им овладело мистическое ощущение, что началось нечто, что непосредственно имеет отношение к нему самому, к его будущей судьбе. Странно, но подобные ощущения испытывали и другие участники компании – во всяком случае, те, что ехали вместе в поезде,
– Маша Аркадьева, Катя Сестролицкая, Коля Поленов.
Каждый из них, впрочем, предпринял самостоятельно некоторые действия.
Первой стала действовать Катя. На следующий день после своего возвращения в Москву она вышла из такси в Тушино, среди страшных белых новостроек, похожих на космические зубы. Поднявшись на 12-й этаж одного из этих зубов, она позвонила в аккуратную дверь с нарядным ковриком.
Открыла женщина лет сорока, в красном длинном халате, со светлыми волосами. Женщина имела подчеркнуто среднестатистический вид: могла бы она быть и школьной учительницей, и мелким менеджером в фирме. В квартире все тоже было обыкновенно: свежо, нарядно, уныло, много было каких-то красных орнаментов на скатерти, занавесках, на чашках в кухне.
– Проходи, проходи, Катенька. Ожидаю, – произнесла дама, пропуская гостью. – Ну что у тебя?
Принесла?
Катя достала из сумки несколько модных журналов двухгодичной давности и маленький фотоальбом.
– Вот, Любовь Игнатьевна, фотографии исчезнувшей, – она показала женщине несколько фотографий Юли в журналах, где та снималась в качестве модели, в фотоальбоме, где она мелькала на групповых снимках. Зима, группа подростков на лыжах, сани, чей-то день рождения в клубе, голая Юля на пляже…
«Ей вкусно, вкусно, вкусно…»
Любовь Игнатьевна ушла и вернулась: на ней вместо красного халата теперь было красное платье, на шее – гранатовая пятиконечная звезда, похожая на кремлевскую. Лицо ее окуталось какимто полусном, накрашенные веки с длинными ресницами опустились.
– Ее нет среди убиенных, – наконец произнесла она.
– Но вообще-то она жива? – с тревогой переспросила Катя.
Любовь Игнатьевна посидела молча, с закрытыми глазами, держа руку с растопыренными пальцами над горкой портретов и фотографий.
– Ее нет среди усопших, – был ответ.
– Где она? – спросила Катя.
Любовь Игнатьевна чуть покачнулась, будто ее задело невидимым маятником. Потом тихо прилегла на тахту не открывая глаз.
– Она в большой комнате. В очень большой белой комнате… Она пьет апельсиновый сок и ест.
Вкусно. Ей очень вкусно. Вокруг мужчины и женщины.
Очень много мужчин и женщин.
– Она в ресторане? – спросила Катя.
Лицо женщины-медиума с нарумяненными щеками стало темнеть, словно наливаясь кровью.
– Вкусно! Ей так вкусно! – вдруг крикнула она. – Ей вкусно, вкусно, вкусно…
Катя (она знала, что в таких случаях делать) быстро собрала фотографии со столика и ушла, тихо прикрыв за собой дверь. На столике, где лежали журналы, она оставила 100 долларов.
Действовала и Маша Аркадьева. Она почемуто решила встретиться с родителями Юли и поговорить с ними, хотя раньше никогда их не видела и толком не знала, о чем с ними будет говорить.
Но она была девушка решительная, смелая, догадливая и умела полагаться на свою интуицию.
С трудом раздобыла она телефон Юлиных родителей, позвонила им, представилась как подруга дочери, попросила о встрече. С ней поговорили сдержанно, настороженно, но в конце разговора сказали, чтобы она села в зеленый «лендровер», который будет поджидать ее на углу Тверской и Садового кольца – машина привезет ее на дачу.
Так и случилось.
Она прыгнула в «лендровер», за рулем сидел обычного вида шофер. В пути молчали. Маша (раз уж она взялась играть в детектива) хотела заговорить с шофером, осторожно расспросить о Юле: знает ли он ее, возил ли ее, куда, в какие места…
Но почему-то не заговорила, задумавшись о своем, засмотревшись на проносящиеся машины, деревья, дома… Ее привезли к большой даче. По машине, и по лицу шофера, и по типу дачи было понятно, что родители Юли люди богатые, но не коммерсанты и не банкиры, а скорее высокопоставленные госслужащие.
Последние сомнения отпали, когда Маша увидела Юлиного отца – это был явно человек из ФСБ, внешне похожий на Путина, но с каким-то специальным изъяном, который Путину и не снился. У Путина в лице есть что-то от утенка Дональда и вообще от мультипликационных персонажей, а отец Юли – Георгий Георгиевич (так он представился) – оказался каким-то пугающе реальным и злым, все его моложавое худое лицо сведено было злобой, как судорогой. Видимо, его самого не радовала эта концентрация зла в его спортивном теле, одетом в черную водолазку, черные брюки и черные модные туфли, поэтому он постоянно брал за руку свою жену – молодую красивую женщину, которой, видимо (судя по ее лицу), удалось скопить в себе ровно столько доброты, сколько требовалось для того, чтобы уравновесить зло своего супруга.
«Юлю украли ее родители, – с абсолютной уве ренностью вдруг поняла Маша, рассматривая эту пару. – Но зачем?»
Понимание пришло к ней столь ясное и отчет ливое, что не понятно стало даже, о чем говорить с этими людьми, но она хотела удостовериться: ста ла озабоченно щебетать о следствии, о поисках…
– Хорошо, что вы переживаете за Юлю, – произнес хозяин дачи (на вид совсем молодой человек, чуть ли не юноша), причем казалось, что с каждым словом из его уст выпархивают невидимые мотыльки зла. – Вы – хорошая подруга. И мы вот что хотим сказать вам: Юля жива и жизни ее ничего не угрожает.
Маша потрясенно уставилась на Волховцевых.
Она не ожидала такой откровенности.
– Значит, вам известно, где она? – Маша нервно осмотрелась в ожидании ответа, словно Юля могла выйти откуда-то из-за шторы или из-за шкафа.
Но в комнате не было штор и шкафов. Это была просторная белая комната, простая, с окнами в сад, с импозантными черными креслами, с пустым письменным столом – нечто среднее между гостиной и кабинетом. Над столом на белой стене была четко начертана большая цифра 15.