Конечно, позже всё ж помирилась с ней, но Люба, помня прошлый опыт, больше не поднимала щекотливые темы.
Время неминуемо двигалось вперёд. Каждые двадцать часов, как правило, приходило время кормёжки, а после все засыпали. Проснувшись, обнаруживали, что недоставало ровно триста двадцать три женщины. И так раз за разом.
Были те, кто всеми силами старался побороть сон, но безуспешно. В итоге пришли к выводу, что резкая смена настроения и сонливость никак не связанна с пищей. Возможно, дело в каком-то излучении или воздухе, так как других возможностей воздействия мы не знали.
Я ушла в числе последних, как и Люба, и Адель; других же моих знакомых забрали до нас.
Мне уже было всё равно. Я чуть ли не единственная, кто не истерила, не стенала, не плакала. Хотя, признаться, и у меня были резкие перепады в настроении. Даже в драку влезла и сломала указательный палец в результате неудачного падения.
Всё случилось незаметно.
Я легла возле Любки и прижалась к её тёплому боку, сзади приклеилась Адель,. Спустя время проснулась в непонятной жидкости, укутанная тонкими трубочками и полностью обездвиженная, лишь глаза истерично вертелись из стороны в сторону.
Жидкость была мутная, к тому же жгла нежную слизистую оболочку глаза, но я терпела, лишь бы увидеть больше. Кажется, я в стеклянной ёмкости, но через стекло ничего не видно, разве что странное мигающее свечение.
Постаралась напрячь тело, но кроме как пальцами на руках не могла ничем пошевелить. Даже моргать удавалось с трудом. Лёгкие абсолютно недвижимы, но недостаток кислорода не ощутим. Между ног и в рот проникали несколько трубок. Всё тело покрыто непонятными иголками, медленно входящими в нежную плоть.
Боли или дискомфорта, как таковой, не чувствовала, но кожу на животе, руках и ушах немного покалывало.
Через несколько минут снова погрузилась в темноту, не в силах бороться с сонливостью
Второй раз проснулась от сильной головной боли — где-то в глубине мозга нестерпимо жгло. Но со временем боль сходила на нет, и я позволила себе осмотреться вокруг. Картинка изменилась: теперь я в темном ящике, тело полностью обнажено, нет ремней или других средств, что могли ограничить движение, однако я всё ещё обездвижена, а на голове массивный шлем, что плотным кольцом сдавил хрупкую черепушку.
Третье пробуждение оказалось финальным.
Словно маленького ребёнка, Люба обнимала моё ослабевшее тело, слегка похлопывая по спине.
— Тише, всё хорошо. Ты только не плач, — шептала она, однако я даже не собиралась впустую лить слёзы. Высохли.
— Где мы?
— Там же, где и были.
И действительно, помещение было точной копией предыдущего пристанища, только в половину меньше. Да и женщин, если прикинуть на глаз, на треть меньше.
Встала на колени и осмотрелась. Впрочем, ничего нового, всё тоже. Только вот одеты мы были в белую воздушную одежду — короткие штанишки и бесформенная туника.
— А ты изменилась, — сказала хриплым голосом подруга.
— Я?
— Угу, ты. Даже очень изменилась. Тебя прям не узнать, — она указала на мои волосы.
Никаких синих прядей больше не было! Пирсинг гады тоже убрали, даже проколов не осталось. Тут же закатала рукава и просмотрела на абсолютно чистую, без единой татуировки кожу.
Судорожно схватилась за одежду и подняла её, оголяя живот, на котором не обнаружила ни одного шрама.
Против моей воли из глаз хлынули слёзы.
— Ну чего ты, чего? Из-за татуировок расстроилась, что ли? — Любка обняла дрожащую меня.
— Не-е-ет, шрам-ы-ы... — рыдала я.
— Какие шрамы?
Я стёрла рукавом нежелательную влагу с лица и продолжила:
— В детстве у меня была только мама, ну а после её смерти я осталась совсем одна, рядом был только отчим. А он пил страшно, приставать начал, а мне всего девять. Ну, вот один раз и случилось... — я снова разрыдалась.
Люба вздрогнула, прижала меня к себе крепче и тоже заплакала.
— Он тебя тронул, ну... там?
— Нет, но и без этого он мне испоганил жизнь. Меня нашли зимой, на обочине, невдалеке от деревни, в которой мы жили. Весь живот был использован... Думали, не выживу, совсем ребёнок же ещё, всего девять... Но я выжила!
— Будет тебе, Лиска, не рассказывай раз тяжело. Всё в прошлом, — подруга гладила меня по голове и шептала слова поддержки.
— Из-за этих уродливых шрамов у меня даже мужчины ни разу не было, всё стеснялась. Никогда не позволяла себе кого-нибудь любить, всё шрамы сводила...
Ещё долго плакала и жаловалась на тяжёлую судьбу, не замечая, что потихоньку начала употреблять новые слова, а Люба понимала их значение.
Под конец, сами не заметили как, я с Любой заговорили на чужом языке.
Я начала судорожно вспоминать родной язык, но произносить их удавалось с трудом. Словно не на русском пытаюсь говорить, на китайском или арабском.