— Старьевщик Лисандр обвиняется в осквернении государственной святыни, — звучным голосом продолжил Мелвин, заглядывая в пергаментный свиток, — путем злоумышленного и неоднократного неоказания почестей статуе своего повелителя, герцога Бастиана Пятого, Быка Алого Леса и Протектора Территории.
Мужчина побледнел, как мел, и задрожал всем телом.
— Ваша светлость, осмелюсь сообщить…
— МОЛЧАТЬ! — проревел Мелвин, яростно заколыхавшись объемистым пузом. — Ты будешь говорить, когда тебе прикажут, смерд! Тебе понятно?!
— Да, ваша светлость, покорнейше прошу простить… — пролепетал Лисандр, поникнув головой.
— Кроме того, упомянутый Лисандр оказал сопротивление городской страже при попытке его задержания, а также, по словам множества свидетелей, осмелился произнести поносящие Высокородных слова. Что ты имеешь сказать в свое оправдание, старьевщик? — угрожающе произнес обвинитель, вперив в обвиняемого свои маленькие кабаньи глазки.
Взгляд его отяжелел, мясистое лицо застыло в напряжении: Мелвин применял к подсудимому Дар Подвластия, своего рода психический удар, полностью подавляющий волю человека и лишающий его всякой возможности врать. Подобное Высокородные могли проделывать исключительно с простолюдинами, на них самих Дар не действовал. Тем не менее, этого было вполне достаточно для того, чтобы надежно держать смердов в узде — один безоружный Высокородный мог запросто справиться с десятком напавших на него простолюдинов, с помощью Дара заставив их, например, перерезать друг друга.
— Ваше высочество, ваши светлости, — забормотал старьевщик, потупив взгляд в пол, — осмелюсь сообщить: наветы это все, злокозненные наущения врагов моих. У статуи я бываю каждую неделю, как положено, и только два последних раза не смог пожертвовать как следует — дела мои идут совсем плохо, детям на еду не хватает… а злого умыслу в том никакого нет, это соседи меня оговорили… и уж тем более не осмелился бы я непочтительно отзываться о Высоком Роде, ни в коем разе… — голос мужчины становился все тише и под конец превратился в неразборчивое лепетание.
Герцог оценивающе разглядывал обвиняемого: одежда обтерханная, лицо изможденное, под глазами синяки — похоже, этот человек действительно нуждается… хотя взгляд у него подозрительный, скользкий какой-то, что ли… Бастиан поморщился: дела, подобные этому, ужасно его утомляли, и уж никак не оправдывали личного присутствия властителя Алого Леса; тем не менее, приговоры по обвинению в оскорблении Высокородных здесь имел право выносить только он один — хотя в последнее время под «оскорбления» пытались подогнать все больше и больше преступлений, даже такое ничтожное, как это. Его кузен оправдывал свое рвение тем, что простолюдинов необходимо постоянно держать в узде и сурово наказывать за самые малейшие проступки — дабы они и помыслить не могли о том, чтобы задумать против своего повелителя или его собратьев что-либо серьезное. Герцог, в принципе, считал эту идею довольно разумной.
— Говори громче и разборчивей, смерд! — разорялся тем временем Мелвин. — Мы не собираемся выслушивать здесь невразумительный бред!
— Итак, ты заявляешь, что осквернил статую своим недостойным Протектора подаянием исключительно из-за глубокой нужды? В то время, как твой сосед, жестянщик… э-э-э… Фисун, показал под присягой следующее: не далее, как в прошлом месяце ты нанял в свою лавку двоих работников и собираешься открыть еще одну — у Медных Ворот. — Мелвин осуждающим жестом воздел к потолку мясистый указательный палец.
— Наветы всё, ваша светлость, грязные наветы… — забормотал мужчина, немного повысив голос, но по-прежнему трясясь от страха. — Фисун этот злобу на меня затаил, потому что я, мол, покупателей у него перебиваю! Моя посуда-то куда дешевле обходится, а так она ничем не хуже, чем у него, да…
Бастиан с трудом подавил зевок. «А ведь это утро так хорошо начиналось», — подумал он с нарастающим раздражением. Нужно было, наверное, все-таки послушать Советника и ехать сразу.
Мелвин продолжал сыпать обвинениями:
— Кроме того, ты сопротивлялся своему задержанию и дерзновенно применил силу против городских стражников: в частности — по отношению к присутствующему здесь Брунсу! — он указал на одного из подпирающих Лисандра по бокам солдат, широколицего малого с торчащими во все стороны неровно остриженными соломенными волосами и желтоватым синяком под глазом.
— Ваша светлость, если мне будет позволено, — виновато проговорил тот, — мы и сами там малость переборщили, конечно, когда брать его пошли. Дверь выбили, да и бока ему немного намяли сходу… похмелье с утра мучило, осмелюсь доложить. А он руками-то отмахивался, да и задел меня немного по физиономии…